Verification: 424ddac4c9c290d4
Матвей Александрович Дмитриев-Мамонов
Мнимый больной или очень мутная история
Один из богатейших людей своего времени, на свои деньги сформировал казачий полк, шефом которого был тогда же назначен – «Московский казачий» («Мамоновцы»), Герой Отечественной войны 1812 года, награждённый золотою саблею за храбрость. Был масоном, поэтом и публицистом, основателем преддекабристской тайной организации «Орден русских рыцарей». После отставки, замкнулся в себе, и в 1817—1823 гг. жил в своем подмосковном имении Дубровицы, временами посещая Москву и встречаясь с членами тайных обществ. Мамонов фактически стал первым индивидуальным сепаратистом – он в своём имении построил замок, закупил пушки, поставил под ружьё крепостных, отказывался выполнять требования властей. Понятно, что его заподозрили в подготовке мятежа, и незадолго до восстания декабристов графа силой привезли в Москву и посадили под домашний арест. Мамонов отказался присягать новому императору и признать правомочность его власти, он даже стал оспаривать права династии Романовых на престол. В итоге графа объявили сумасшедшим и над ним установили опеку.
В бумагах графа Дмитриева-Мамонова следователи найдут весьма интересные документы. В частности, граф предлагал уничтожить имя Польши и Польского королевства в обращении, преобразовать польские территории в российские губернии. Причём предполагалось «изъять» польские территории у Австрии и Польши, также превратив их в российские губернии. Граф предлагал присоединить к России Венгрию, Сербию и все славянские страны. А также изгнать османов из Европы и установить над восстановленными греческими республиками российский протекторат. Все эти предложения вели к тяжёлой и кровавой войне с многочисленными противниками на огромном фронте от Балтийского моря (Пруссия) до Кавказа (Османская империя). Ясно, что противниками России бы выступили не только поляки, турки, австрийцы, пруссаки, но и Англия с Францией, которые никогда бы не согласились с тем, что Россия присоединит к себе все славянские народы, установит контроль над Балканским полуостровом, Грецией. Фактически Мамонов предлагал начать войну со всей Европой.
В бумагах графа Дмитриева-Мамонова следователи найдут весьма интересные документы. В частности, граф предлагал уничтожить имя Польши и Польского королевства в обращении, преобразовать польские территории в российские губернии. Причём предполагалось «изъять» польские территории у Австрии и Польши, также превратив их в российские губернии. Граф предлагал присоединить к России Венгрию, Сербию и все славянские страны. А также изгнать османов из Европы и установить над восстановленными греческими республиками российский протекторат. Все эти предложения вели к тяжёлой и кровавой войне с многочисленными противниками на огромном фронте от Балтийского моря (Пруссия) до Кавказа (Османская империя). Ясно, что противниками России бы выступили не только поляки, турки, австрийцы, пруссаки, но и Англия с Францией, которые никогда бы не согласились с тем, что Россия присоединит к себе все славянские народы, установит контроль над Балканским полуостровом, Грецией. Фактически Мамонов предлагал начать войну со всей Европой.
00:44:00
Искатели. Трагедия в стиле барокко
Последний из рода Дмитриевых-Мамоновых
Е. Болдина, Московский журнал
01.04.2001
11 июня 1863 года на своей даче вблизи Москвы скончался Матвей Александрович Дмитриев-Мамонов. Судьба много дала ему при рождении, но она же и отняла у него практически все
С его смертью пресекся один из древнейших и знатнейших родов России. Судьба много дала ему при рождении, но она же и отняла у него практически все...
Матвей Александрович Дмитриев-Мамонов родился 14 сентября 1790 года. Его отец - граф Александр Матвеевич, кратковременный фаворит императрицы Екатерины II, - гордился своим родством с убиенным в Угличе царевичем Димитрием. Мать - княжна Дарья Федоровна Щербатова - была не менее знатна. Вспыхнувшая между молодыми людьми страсть послужила причиной их удаления от двора. Императрица сама убрала к венцу свою фрейлину, одновременно распорядившись, чтобы новобрачные ехали жить в Москву и не попадались более ей на глаза.
В семье Мамоновых родилось четверо детей: Матвей, Федор, Анна и Мария; Федор и Анна умерли рано; в 1801 году скончалась Дарья Федоровна, а через два года - граф Александр Матвеевич; дети и их огромное состояние (более 8000 душ крестьян и на миллион рублей недвижимости) поступили под опеку деда, Матвея Васильевича Дмитриева-Мамонова.
Незаурядные способности молодого графа Матвея Александровича проявились рано и ярко. В 1807 году он по протекции своего дальнего родственника поэта И.И.Дмитриева получил чин камер-юнкера, а в 1811 году стал обер-прокурором 6-го (Московского) департамента Сената. В 1811-1812 годы в журнале "Друг Юношества" М.А.Дмитриев-Мамонов опубликовал цикл стихотворений, свидетельствующий о несомненном литературном даровании автора.
Однако столь же рано и ярко проявился крайне самолюбивый и неуступчивый нрав Матвея Александровича. Служивший под его началом некий чиновник был обвинен в написании пасквильных стихов на ряд известных в столице личностей и по приказу тогдашнего главнокомандующего графа И.В.Гудовича без согласования с обер-прокурором был посажен под арест, что вызвало у последнего вспышку гнева. В общем собрании Сената Дмитриев-Мамонов в резкой форме потребовал у главнокомандующего объяснений. Это происшествие получило широкий резонанс и повлекло за собой письменный выговор графу от имени императора Александра I.
Наступил 1812 год. 6 июля был подписан Высочайший Манифест об организации ополчения. В ночь с 11 на 12 июля император Александр I прибыл в первопрестольную. Спустя несколько дней в Слободском дворце состоялась его встреча с московским дворянством и купечеством, после которой он писал председателю Государственного совета графу Н.И.Салтыкову: "Денег дворяне жертвуют до 3 млн., купечество же слишком до десяти". Граф Мамонов объявил, что до окончания войны будет тратить на военные нужды все свои доходы, оставляя на личные издержки ежегодно лишь по 10 тысяч рублей. Александр I поблагодарил М.А.Дмитриева-Мамонова и предложил ему сформировать кавалерийский полк на его средства.
Современники по достоинству оценили патриотический порыв М.А.Дмитриева-Мамонова: "Граф Мамонов превзошел их (московских дворян. - Е.Б.) величием своих пожертвований..." (Н.И.Тургенев). А.С.Пушкин пишет в неоконченном романе "Рославлев": "Приезд Государя усугубил общее волнение. Восторг патриотизма овладел наконец и высшим обществом. Гостиные превратились в палаты прений. Везде толковали о патриотических пожертвованиях. Повторяли бессмертную речь молодого графа Мамонова, пожертвовавшего всем своим имением. Некоторые маменьки после того заявили, что граф уже не такой завидный жених, но мы все были от него в восхищении"1.
29 июля 1812 года М.А.Дмитриев-Мамонов зачисляется на военную службу, а в августе начинает формировать казачий полк - частью из своих крестьян, а частью из наемников. Военное дело было ему совершенно незнакомо, и потому полковым командиром стал "известный... в прежних войнах" с Наполеоном князь Борис Антонович Святополк-Четвертинский, который предложил вступить в полк свояку, князю Петру Андреевичу Вяземскому (писавшему впоследствии об этом времени: "рифмы прочь, и перья в папку, и долой мой модный фрак, я надел медвежью шапку, я мамоновский казак"). Несмотря на огромные труды, формирование полка затянулось: к 19 августа в его составе числилось всего 56 штаб- и обер-офицеров, 59 юнкеров, 186 рядовых и насчитывалась только 81 лошадь. Обмундирования, конской сбруи, обозов не было вовсе. В результате 1-й Московский казачий полк так и не принял участия в боевых действиях. Зато в Бородинском, Тарутинском (6 октября) и Малоярославецком (12-13 октября) сражениях отличился его шеф. "Употреблен был во время нескольких сражениев по кавалерии с разными поручениями в самых опасных местах, которые исполнил с отличием и храбростию, как наидостойнейший офицер, заслуживший особенное замечание, чем и был мне совершенным помощником", - сказано про графа Мамонова в представленном генералом Ф.П.Уваровым наградном списке офицеров ополчения. В декабре 1812 года М.А.Дмитриев-Мамонов был пожалован золотой саблей "За храбрость".
12 марта 1813 года казачий полк переформировали в "уланский генерал-майора графа Дмитриева-Мамонова полк"2, который до апреля находился на квартирах в Ярославской губернии, а потом в Серпухове. Предложение управляющего Военным министерством князя А.И.Горчакова о размещении мамоновского полка в Москве было решительно отвергнуто Ростопчиным, ссылавшимся на переполненность Хамовнических и Екатерининских казарм и выражавшим опасения, что "с водворением оного в Москве возникнут снова беспорядки, воровство, чему уже много было примеров"3. Действительно, в Серпухове казаки отличились буйством и притеснением обывателей. Было даже начато следствие, не согласившись с выводами которого М.А.Дмитриев-Мамонов назвал серпуховского городничего "наглейшим оболгателем".
В середине лета, к радости местных жителей, полк выступил наконец из Серпухова в город Слоним Гродненской губернии; в 1814 году получил боевое крещение и дошел до французского города Форлуи, после чего был окончательно расформирован. Его шефа сначала прикомандировали к начальнику 2-й конно-егерской дивизии, затем велели состоять по кавалерии. В это время совместно с М.Ф.Орловым Матвей Александрович основал тайную преддекабристскую организацию "Орден русских рыцарей", написав программный ее документ "Пункты преподаваемого во внутреннем ордене учения". Среди "пунктов" - ограничение самодержавия посредством Сената, введение военного книгопечатания, а также откупа и соляной монополии, упразднение университетов и учреждение вместо них в обеих столицах обсерваторий, ботанических садов, публичных библиотек и зверинцев, уменьшение числа монастырей; самое же главное - "лишение иноземцев всякого влияния на дела государственные" и "конечное падение, а если возможно, смерть иноземцев, посты занимающих" ("иноземцами" не считались только потомки иностранцев в третьем колене, предки которых исповедовали православную веру, служили российскому престолу и являлись российскими подданными). Другой разработанный им документ - "Краткие наставления русским рыцарям" - Матвей Александрович даже опубликовал в 1816 году в количестве 25 экземпляров без цензурного дозволения4.
В 1819 году граф Дмитриев-Мамонов вышел в отставку по болезни и поселился в своем имении Дубровицы, когда-то принадлежавшем князьям Голицыным и подаренном матушкой-императрицей графу Александру Матвеевичу, где повел жизнь совершенно затворническую: ни он ни к кому не ездил, ни у него никто не бывал. Даже слуги почти не видали графа: по заведенному порядку в одни и те же часы ему подавали завтрак, обед и ужин, меняли белье и платье, но сам он в комнатах не появлялся, отдавая распоряжения в письменном виде. Имение превратилось в настоящую крепость - с мощными стенами и башнями. Осенью 1823 года Матвей Александрович опасно заболел. С большим трудом уговорили его приехать в Москву, где собрался консилиум известнейших врачей: Альбини, Мудров, Скюдери. Сохранилось описание внешности графа того периода: "Он и страшен, и прекрасен; волосы локонами висят, борода три года не брита".
Толки о странностях графа начались давно, но особенно распространились после назначения в 1820 году на пост московского генерал-губернатора князя Дмитрия Владимировича Голицына. В примечаниях к публикации писем М.А.Дмитриева-Мамонова в "Русском архиве" Петр Бартенев писал, что "между гр. Мамоновым и князем Голицыным были личные неудовольствия еще в 1813 году в чужих краях вследствие непомерной заносчивости графа"5. Считая князя менее родовитым (всего лишь Гедиминовичем, тогда как сам он был Рюриковичем, причем, в отличие от особ царствующего дома, по мужской линии6), Матвей Александрович не принимал во внимание ту власть, которая была дарована князю как начальнику второй по значению губернии.
В конце января 1825 года граф Мамонов жаловался генерал-губернатору: "Вдоль бульвара, находящегося против моего дома, обоего пола испражняются всячески, как водится в нужных местах <...> люди, вероятно, служители генерал-майора Шульгина 1-го, курившие табак в стружках и на улице <...> перебегали на мою сторону бульвара с трубками..."7 Далее следуют непечатные выражения. В заключение граф требовал перенести полицейскую будку ближе к его дому. Д.В.Голицын ответил довольно любезно, объясняя невозможность переноса будки, но в конце письма "долгом поставил заметить", что наказание вольных людей относится к компетенции правительства. Замечание было вызвано жалобами на графа, поступившими в конце 1824 - начале 1825 года: тот приказал высечь нагайками занимающегося извозом крестьянина княгини Е.П.Голицыной Михаила Евдокимова за "шум с приехавшим погребщиком", учиненный на графском дворе; пытался применить силу к частному приставу Захарову, явившемуся для расследования этого инцидента; отдал в работный дом двадцать крестьян, осмелившихся просить снизить оброк в связи с неурожаем.
Рассмотрев жалобы, князь Д.В.Голицын пригрозил Матвею Александровичу возможностью учреждения над ним опеки. В тот же день граф отправил генерал-губернатору вызывающее письмо, копии с которого разослал знакомым. Отвергая саму мысль об опеке, так как он "не малолетний и не сумасшедший", граф отстаивал свое право наказывать крепостных людей, которое "передано нам от предков наших", и подчеркивал свое превосходство в родовитости перед Голицыным, уступавшим ему во всем, "кроме по табели о рангах" (М.А.Дмитриев-Мамонов имел чин генерал-майора, что соответствовало 4 классу, а князь Голицын был генералом от кавалерии, то есть полным генералом). Заканчивалось письмо форменным вызовом на дуэль.
Назревал скандал. Александр Яковлевич Булгаков (будущий московский почт-директор, человек чрезвычайно информированный), предчувствуя последствия дерзких поступков графа, писал брату: "Государь дал князю волю делать, что он заблагорассудит. Неизвестно, какие примет князь меры, но, кажется, опеки не миновать. Нельзя не сожалеть о Мамонове: при молодости, богатстве и уме будет иметь весьма несчастный конец"8. Предчувствия не обманули Александра Яковлевича. Последней каплей, переполнившей чашу терпения Д.В.Голицына, явилось письмо к нему графа Мамонова, разгневанного задержанием полицией его казака 25 мая 1825 года. На сей раз Матвей Александрович перешел уже всякие границы: "Я обещал Вам наказывать Вас, не заставьте исполнить оный обет над Вами, дурным блюстителем правосудия в вверенной Вам губернии, робким кадетом, воришкою, подлецом и мошенником, того, которого Ваши подлецы родственники называют беззащитным человеком, но который есть и всегда пребудет Граф Дмитриев-Мамонов"9.
На следующий день подольский уездный предводитель дворянства князь А.В.Васильчиков получил предписание отправиться в Дубровицы и внушить автору послания, что он как дворянин обязан повиноваться начальству. М.А.Дмитриев-Мамонов подписать бумагу о повиновении отказался. Тогда прибывший вместе с предводителем адъютант Д.В.Голицына поручик В.И.Толстой разместил в комнатах караул и отобрал у графа оружие, впрочем, дав в рапорте довольно благоприятный отзыв о Мамонове: "Весьма далек от того положения, в котором его описывают", "кротостью, сопряженной между тем с твердостью, можно все из него сделать". На генерал-губернатора это не подействовало. Князь Голицын продолжал считать, что поведение М.А.Дмитриева-Мамонова дает все основания употребить против него "всю строгость".
7 июля император Александр I утвердил мнение Комитета министров о признании генерал-майора М.А.Дмитриева-Мамонова безумным и учреждении опеки над ним, а также над всем его имуществом, весьма значительным (кроме имений в восьми губерниях, насчитывавших в общей сложности около 10000 душ, он владел капиталами в Государственном заемном банке, Московской сохранной казне и Коммерческом банке - всего более 100000 рублей, и домами в Москве). Сегодня трудно установить, был ли граф на тот момент действительно безумен или же просто излишне раздражителен. Доктор Малиновский, лечивший его впоследствии, считал это "помешательством от самолюбия и славолюбия". Один из первых опекунов, С.П.Фонвизин, писал, что граф пребывал "в положении совершенно расстроенных умственных способностей при постоянном гневном раздражении, доходившем иногда до бешенства"10.
Находясь в своем имении фактически под домашним арестом, М.А.Дмитриев-Мамонов - что неудивительно - постоянно выходил из себя: избил своего крепостного, накинулся на часового, пытался избить купца Негри, являвшегося его доверенным лицом. Генерал-губернатор приказал перевезти графа в его московский дом. Матвей Александрович заявил, что только сила или собственноручное предписание императора заставят его покинуть Дубровицы, и передал поручику Толстому записку:
"Я уже сказывал, что начальство твое не мое начальство. Мое начальство Государь император Александр Первый, самодержец Всероссийский, царственный, августейший и всемилостивейший и законный наш монарх. Учить ты меня ничему не можешь, а угрозы твои я презираю, ты адъютант ракальи Голицына, а я Гр.[аф] Дм[итриев] Мам[онов]"11.
Пришлось применить силу. 24 июля 1825 года солдаты усадили графа в карету. Вечером того же дня он был доставлен в Москву и сдан обер-полицмейстеру. Вызванные медики Филипп Пфеллер, Матвей Мудров и Михаил Маркус поставили диагноз "меланхолия".
Опекунами назначили родственников графа - сенатора А.А.Арсеньева и клинского предводителя дворянства С.П.Фонвизина, а также петербургского почт-директора Константина Яковлевича Булгакова. В ноябре 1825 года они, обеспокоенные состоянием графа, ничего не евшего и выпивавшего только чашку шоколада и чашку кваса в день, созвали представительный консилиум - Ф.П.Гааза, Х.И.Лодера, Ф.И.Пфеллера, М.Я.Мудрова и М.А.Маркуса. Докторов Матвей Александрович к себе не подпустил, тем не менее принудительное лечение, состоявшее (по воспоминаниям сына учителя графа Мамонова - П.Г.Кичеева) в "обливании головы холодной водой", началось. Менее чем через год гневные припадки прекратились, граф сделался покоен.
Сначала Матвей Александрович жил в своем доме на Покровском бульваре, однако рядом находились Покровские казармы и барабанный бой и военная музыка беспокоили его. В 1830 году опекуны продали этот дом (впоследствии в нем размещалась Московская академия практических наук) и купили для больного небольшое имение на Воробьевых горах - так называемую Васильевскую дачу.
Постепенно жизнь графа входила в определенную колею: летом он увлеченно работал в саду, зимой предавался чтению книг и курению табака, за семь лет единственный раз выехав в Кремль посмотреть на большой колокол. Церковь практически не посещал - лишь в 1860 году, когда по случаю холеры вокруг Васильевской дачи носили чтимые образа, усердно молился и просил принести ему церковные книги. Очень любил животных - кормил "около десятка разных собак, бесприютных или потерявших своих хозяев, стадо голубей и бесчисленное множество воробьев". Для собак и ворон ежедневно покупалось до полутора пудов говядины, для мышей в доме были расставлены кормушки.
Много времени Матвей Александрович проводил в обществе детей своих служителей: обедал и ужинал с ними, покупал им одежду, сладости. Особенно привязался он к сыну вольнонаемного извозчика Петра Александрова - Дмитрию12. Опекуны писали предводителю дворянства Черткову, что привязанность эта "представляет собой редкий пример родительской, заботливой любви". Когда уволили управляющего Варфоломеева, сына которого граф также очень любил, Матвей Александрович был несколько дней болен. В сохранившихся записках к малолетнему Ване Варфоломееву он называет его "мой друг", "моя радость", "мое дитя" и трогательно просит опекунов "возвратить моего маленького"13.
Кроме детей, Матвей Александрович общался только с врачами и прислугой. Посторонние люди крайне раздражали его. Доверием пользовались лишь один из опекунов - князь Михаил Дмитриевич Цицианов, и негоциант Негри. После их смерти круг общения еще более сузился. Опекуны постоянно менялись. Граф не желал их видеть.
Еще более раздражался Матвей Александрович, когда на ту или иную свою просьбу получал отказ. Услышав слово "нет", он начинал в исступлении бегать по комнатам и кричать: "У меня, у графа Мамонова, нет! Все у меня есть - все, чего бы я ни захотел, но все у меня хотят отнять". При этом он рвал на себе рубашку и бросался на служителей, бил их, но, по словам очевидцев, "без ожесточения".
Несмотря на болезнь, граф сохранил утонченный вкус - ежедневно заказывал повару самые изысканные блюда: говядину с трюфелями, соусы с гребешками, спаржу, любимую рыбу - стерлядь. Обед состоял из шести блюд, ужин - из четырех-пяти, к которым часто добавлялось мороженое двух сортов. На стол графа ежегодно расходовалось от 10000 до 17000 рублей, на чай, сахар, кофе, шоколад, конфеты, фрукты - от 2000 до 3000 тысяч. Его постоянно преследовал запах то сала, то дегтя; в комнатах приходилось не переставая жечь благовония, тоже стоившие немало денег, как, впрочем, и свечи, из-за бессонницы графа горевшие ночи напролет. По 3000 рублей в год тратилось на дворовых детей, для которых шили гусарские мундиры, кавалергардские колеты, казакины, украшенные генеральскими эполетами и орденскими звездами. Временами Матвей Александрович изъявлял желание обить новым штофом, причем самого лучшего качества, занимаемые им покои, отделать дорогими обоями комнаты, приобрести сюртук, шубу на собольем меху, музыкальную машину (орган). Когда опекуны пытались его отговорить, он очень сердился. Так, не получив собольей шубы, отверг все прочее, стал выходить на прогулки вовсе без теплой одежды, и опекуны вынуждены были уступить.
Что касается опекунов, то они не всегда отличались добросовестностью, хотя получали за свои труды пять процентов от суммы доходов. В архиве сохранился анонимный донос генерал-губернатору графу А.А.Закревскому о том, что графа Дмитриева-Мамонова кормят гнилыми и тухлыми продуктами и всячески обкрадывают. Проверяющий полковник Аверкиев обнаружил в доме всю провизию "низкого качества, а некоторые предметы совершенно негодными". Оказывается, повар, получая ежедневно по 10 рублей серебром на обед, сам не готовил, а нанимал другого человека - уже за 7 рублей серебром в месяц. Комнаты, в которых жил граф, были закопчены, ободраны, плохо меблированы, не убраны. На замечание по этому поводу врача Малиновского один из опекунов, князь А.Н.Вяземский, ответил: "На дурака смотреть нечего"14.
Более всех скомпрометировала себя родная сестра М.А.Дмитриева-Мамонова Марья Александровна. Назначенная опекуншей, ближайшая родственница и единственная наследница, она постепенно прибрала к рукам все дела опеки, добившись даже перевода опекунского управления из Москвы в Петербург, где проживала. До 1833 года Матвея Александровича лечили лучшие медики, однако вскоре Марья Александровна оставила при графе только своего домашнего лекаря Генриха Левенгейма, который не посещал больного месяцами (граф даже не знал, что это его врач), получая между тем из средств опекаемого сначала 8000, а впоследствии до 12000 рублей серебром в год и из тех же средств оплачивая прислугу и экипаж. Кроме того, по контракту за 10 лет пребывания при графе ему полагалось еще 50000 рублей. Левенгейму было поручено смотреть за домом, нанимать и увольнять слуг, закупать одежду, белье, провизию.
В 1827 году Марья Александровна забрала из Дубровиц все драгоценности, получила деньги по найденному в бумагах брата билету Государственного банка (68000 рублей), принадлежавшему их отцу. Со временем в ее петербургский дом перекочевали любимые вещи Матвея Александровича - мозаичный стол, серебряные бокалы, канделябры, блюда, чаши, картины, зеркала. Одного серебра она вывезла более пяти пудов.
Все это было изложено в двух анонимных записках, поступивших к графу А.Х.Бенкендорфу в 1841 году. После проведенного расследования Высочайшим повелением дело об опеке над М.А.Дмитриевым-Мамоновым рассмотрел Комитет министров, который лишил графиню опекунства и учредил новый опекунский совет под надзором князя Д.В.Голицына. Николай I посчитал решение Комитета слишком мягким и отдал распоряжение об учреждении опеки над самой графиней (когда опеку сняли, Марья Александровна уехала за границу, где и скончалась в 1848 году).
Матвей Александрович пережил сестру на 15 лет. П.Г.Кичеев в своих воспоминаниях пишет: "Он намочил на себе сорочку одеколоном и, вероятно, уронил на нее искру от сигары или папиросы. Сорочка вспыхнула, и он страшно обжегся. Никакие медицинские средства не могли спасти его". Сын первого опекуна графа И.А.Арсеньев называет совершенно другую причину смерти графа: "Он шел из своей спальни в библиотеку, упал и моментально умер, пораженный ударом паралича". В опекунском рапорте сообщалось, что Матвей Александрович скончался после "восьмидневной тяжкой болезни", а в метрической книге церкви Воскресения в Пленницах, где его отпевали, написано просто - "от престарелости".
Похоронили графа Матвея Александровича Дмитриева-Мамонова в Донском монастыре. Так как после него не осталось ни прямых наследников, ни завещания, имущество по закону должно было отойти представителям боковых ветвей рода: отцовское - в род отца, материнское - в род матери. На объявление о вызове наследников, опубликованное в "Московских ведомостях" и "Санкт-Петербургских ведомостях", откликнулось более 20 человек: правнучатые племянники Дмитриевы-Мамоновы, князь С.Черкасский, И.С.Фонвизин, князья С.М.Голицын и А.П.Щербатов. Спустя без малого год Московская палата гражданского суда утвердила наследников: князя Черкасского - к родовому материнскому имению, а князя С.М.Голицына и И.С.Фонвизина - к родовому отцовскому и благоприобретенному имениям в равных долях. Таким образом Дубровицы вернулись к Голицыным.
История эта имела некоторое продолжение. К 100-летию победы в Отечественной войне 1812 года сын одного из незадачливых претендентов на наследство, В.А.Дмитриев-Мамонов, решил установить памятник своему предку - обелиск из гранита и мрамора15. Однако к тому времени, когда он наконец договорился с городскими властями о месте установки обелиска - на Васильевской (Мамоновской) даче, началась первая мировая война, а затем революция...
В заключение приведем имена современников графа Дмитриева-Мамонова, оставивших воспоминания о нем:
И.А.Арсеньев (Слово живое о неживых // Исторический вестник. 1887, февраль);
П.Г.Кичеев (Из семейной памяти. Граф М.А.Дмитриев-Мамонов // Русский архив. 1868. Вып.1);
Н.А.Дмитриев-Мамонов (Граф Матвей Александрович Дмитриев-Мамонов. Из воспоминаний Н.А.Дмитриева- Мамонова // Русская старина. 1890. IV).
1. Спустя 40 лет, во время Крымской войны, вновь вспомнили о патриотическом поступке графа. Собирая средства на нужды государственного ополчения, губернский предводитель дворянства А.Д.Чертков говорил: "Граф Матвей Александрович, явивший в достопамятный 1812 год доблестный пример высокого патриотизма, составив и сформировав на собственный счет для защиты Отечества целый полк, названный ему в честь Мамоновским, не уступил бы и ныне никому в общем всех рвении для блага общественного пожертвовать частью своего состояния"... (ЦИАМ. Ф.380, оп.4, д.94).
2. Полн. собр. зак. 1 изд. Т.32. № 25353.
3. ЦИАМ. Ф.16, оп.6, д.52.
4. Лотман Ю.М. Матвей Александрович Дмитриев-Мамонов - поэт, публицист и общественный деятель // Лотман Ю.М. Избранные статьи. Таллинн, 1992. Т.2.
5. Русский архив. 1868. № 6. С.963.
6. В качестве семейных реликвий у Дмитриевых-Мамоновых хранились срачица (сорочка) и лжица (ложка) убиенного царевича Димитрия, а также стяг князя Пожарского, под которым Мамоновский полк участвовал в сражениях.
7. Дом М.А.Дмитриева-Мамонова находился на Покровском бульваре рядом с казармами. Генерал-майор А.С.Шульгин - обер-полицмейстер Москвы в 1816-1825 гг. (ЦИАМ. Ф.16, оп.4, д.2166, л.3 об.).
8. Русский архив. 1901. № 6. С.174.
9. ЦИАМ. Ф.16, оп.4, д.1943, л.41.
10. Там же. Ф.380, оп.4, д.119, л.8.
11. Там же. Ф.16, оп.31, д.136, л.5.
12. Очевидно, именно его встретил в 1860 г. племянник графа Н.А.Дмитриев-Мамонов. Дмитрию исполнилось уже 20 лет, но Матвей Александрович был все так же к нему привязан. Когда зимой 1863 г. Дмитрий простудился и умер, граф очень переживал и долго не мог оправиться.
13. ЦИАМ. Ф.4, оп.3, д.801, л.2.
14. Там же. Ф.16, оп.24, д.3189, л.55 об.
15. Болдина Е.Г. Нереализованный проект памятники а графу Дмитриеву-Мамонову // Материалы научной конференции "Отечественная война 1812 года. Источники. Памятники. Проблемы". Бородино, 1994.
http://www.museum.ru/museum/1812/Library/Borodino_conf/1995/Boldina.pdf
Е. Болдина, Московский журнал
01.04.2001
11 июня 1863 года на своей даче вблизи Москвы скончался Матвей Александрович Дмитриев-Мамонов. Судьба много дала ему при рождении, но она же и отняла у него практически все
С его смертью пресекся один из древнейших и знатнейших родов России. Судьба много дала ему при рождении, но она же и отняла у него практически все...
Матвей Александрович Дмитриев-Мамонов родился 14 сентября 1790 года. Его отец - граф Александр Матвеевич, кратковременный фаворит императрицы Екатерины II, - гордился своим родством с убиенным в Угличе царевичем Димитрием. Мать - княжна Дарья Федоровна Щербатова - была не менее знатна. Вспыхнувшая между молодыми людьми страсть послужила причиной их удаления от двора. Императрица сама убрала к венцу свою фрейлину, одновременно распорядившись, чтобы новобрачные ехали жить в Москву и не попадались более ей на глаза.
В семье Мамоновых родилось четверо детей: Матвей, Федор, Анна и Мария; Федор и Анна умерли рано; в 1801 году скончалась Дарья Федоровна, а через два года - граф Александр Матвеевич; дети и их огромное состояние (более 8000 душ крестьян и на миллион рублей недвижимости) поступили под опеку деда, Матвея Васильевича Дмитриева-Мамонова.
Незаурядные способности молодого графа Матвея Александровича проявились рано и ярко. В 1807 году он по протекции своего дальнего родственника поэта И.И.Дмитриева получил чин камер-юнкера, а в 1811 году стал обер-прокурором 6-го (Московского) департамента Сената. В 1811-1812 годы в журнале "Друг Юношества" М.А.Дмитриев-Мамонов опубликовал цикл стихотворений, свидетельствующий о несомненном литературном даровании автора.
Однако столь же рано и ярко проявился крайне самолюбивый и неуступчивый нрав Матвея Александровича. Служивший под его началом некий чиновник был обвинен в написании пасквильных стихов на ряд известных в столице личностей и по приказу тогдашнего главнокомандующего графа И.В.Гудовича без согласования с обер-прокурором был посажен под арест, что вызвало у последнего вспышку гнева. В общем собрании Сената Дмитриев-Мамонов в резкой форме потребовал у главнокомандующего объяснений. Это происшествие получило широкий резонанс и повлекло за собой письменный выговор графу от имени императора Александра I.
Наступил 1812 год. 6 июля был подписан Высочайший Манифест об организации ополчения. В ночь с 11 на 12 июля император Александр I прибыл в первопрестольную. Спустя несколько дней в Слободском дворце состоялась его встреча с московским дворянством и купечеством, после которой он писал председателю Государственного совета графу Н.И.Салтыкову: "Денег дворяне жертвуют до 3 млн., купечество же слишком до десяти". Граф Мамонов объявил, что до окончания войны будет тратить на военные нужды все свои доходы, оставляя на личные издержки ежегодно лишь по 10 тысяч рублей. Александр I поблагодарил М.А.Дмитриева-Мамонова и предложил ему сформировать кавалерийский полк на его средства.
Современники по достоинству оценили патриотический порыв М.А.Дмитриева-Мамонова: "Граф Мамонов превзошел их (московских дворян. - Е.Б.) величием своих пожертвований..." (Н.И.Тургенев). А.С.Пушкин пишет в неоконченном романе "Рославлев": "Приезд Государя усугубил общее волнение. Восторг патриотизма овладел наконец и высшим обществом. Гостиные превратились в палаты прений. Везде толковали о патриотических пожертвованиях. Повторяли бессмертную речь молодого графа Мамонова, пожертвовавшего всем своим имением. Некоторые маменьки после того заявили, что граф уже не такой завидный жених, но мы все были от него в восхищении"1.
29 июля 1812 года М.А.Дмитриев-Мамонов зачисляется на военную службу, а в августе начинает формировать казачий полк - частью из своих крестьян, а частью из наемников. Военное дело было ему совершенно незнакомо, и потому полковым командиром стал "известный... в прежних войнах" с Наполеоном князь Борис Антонович Святополк-Четвертинский, который предложил вступить в полк свояку, князю Петру Андреевичу Вяземскому (писавшему впоследствии об этом времени: "рифмы прочь, и перья в папку, и долой мой модный фрак, я надел медвежью шапку, я мамоновский казак"). Несмотря на огромные труды, формирование полка затянулось: к 19 августа в его составе числилось всего 56 штаб- и обер-офицеров, 59 юнкеров, 186 рядовых и насчитывалась только 81 лошадь. Обмундирования, конской сбруи, обозов не было вовсе. В результате 1-й Московский казачий полк так и не принял участия в боевых действиях. Зато в Бородинском, Тарутинском (6 октября) и Малоярославецком (12-13 октября) сражениях отличился его шеф. "Употреблен был во время нескольких сражениев по кавалерии с разными поручениями в самых опасных местах, которые исполнил с отличием и храбростию, как наидостойнейший офицер, заслуживший особенное замечание, чем и был мне совершенным помощником", - сказано про графа Мамонова в представленном генералом Ф.П.Уваровым наградном списке офицеров ополчения. В декабре 1812 года М.А.Дмитриев-Мамонов был пожалован золотой саблей "За храбрость".
12 марта 1813 года казачий полк переформировали в "уланский генерал-майора графа Дмитриева-Мамонова полк"2, который до апреля находился на квартирах в Ярославской губернии, а потом в Серпухове. Предложение управляющего Военным министерством князя А.И.Горчакова о размещении мамоновского полка в Москве было решительно отвергнуто Ростопчиным, ссылавшимся на переполненность Хамовнических и Екатерининских казарм и выражавшим опасения, что "с водворением оного в Москве возникнут снова беспорядки, воровство, чему уже много было примеров"3. Действительно, в Серпухове казаки отличились буйством и притеснением обывателей. Было даже начато следствие, не согласившись с выводами которого М.А.Дмитриев-Мамонов назвал серпуховского городничего "наглейшим оболгателем".
В середине лета, к радости местных жителей, полк выступил наконец из Серпухова в город Слоним Гродненской губернии; в 1814 году получил боевое крещение и дошел до французского города Форлуи, после чего был окончательно расформирован. Его шефа сначала прикомандировали к начальнику 2-й конно-егерской дивизии, затем велели состоять по кавалерии. В это время совместно с М.Ф.Орловым Матвей Александрович основал тайную преддекабристскую организацию "Орден русских рыцарей", написав программный ее документ "Пункты преподаваемого во внутреннем ордене учения". Среди "пунктов" - ограничение самодержавия посредством Сената, введение военного книгопечатания, а также откупа и соляной монополии, упразднение университетов и учреждение вместо них в обеих столицах обсерваторий, ботанических садов, публичных библиотек и зверинцев, уменьшение числа монастырей; самое же главное - "лишение иноземцев всякого влияния на дела государственные" и "конечное падение, а если возможно, смерть иноземцев, посты занимающих" ("иноземцами" не считались только потомки иностранцев в третьем колене, предки которых исповедовали православную веру, служили российскому престолу и являлись российскими подданными). Другой разработанный им документ - "Краткие наставления русским рыцарям" - Матвей Александрович даже опубликовал в 1816 году в количестве 25 экземпляров без цензурного дозволения4.
В 1819 году граф Дмитриев-Мамонов вышел в отставку по болезни и поселился в своем имении Дубровицы, когда-то принадлежавшем князьям Голицыным и подаренном матушкой-императрицей графу Александру Матвеевичу, где повел жизнь совершенно затворническую: ни он ни к кому не ездил, ни у него никто не бывал. Даже слуги почти не видали графа: по заведенному порядку в одни и те же часы ему подавали завтрак, обед и ужин, меняли белье и платье, но сам он в комнатах не появлялся, отдавая распоряжения в письменном виде. Имение превратилось в настоящую крепость - с мощными стенами и башнями. Осенью 1823 года Матвей Александрович опасно заболел. С большим трудом уговорили его приехать в Москву, где собрался консилиум известнейших врачей: Альбини, Мудров, Скюдери. Сохранилось описание внешности графа того периода: "Он и страшен, и прекрасен; волосы локонами висят, борода три года не брита".
Толки о странностях графа начались давно, но особенно распространились после назначения в 1820 году на пост московского генерал-губернатора князя Дмитрия Владимировича Голицына. В примечаниях к публикации писем М.А.Дмитриева-Мамонова в "Русском архиве" Петр Бартенев писал, что "между гр. Мамоновым и князем Голицыным были личные неудовольствия еще в 1813 году в чужих краях вследствие непомерной заносчивости графа"5. Считая князя менее родовитым (всего лишь Гедиминовичем, тогда как сам он был Рюриковичем, причем, в отличие от особ царствующего дома, по мужской линии6), Матвей Александрович не принимал во внимание ту власть, которая была дарована князю как начальнику второй по значению губернии.
В конце января 1825 года граф Мамонов жаловался генерал-губернатору: "Вдоль бульвара, находящегося против моего дома, обоего пола испражняются всячески, как водится в нужных местах <...> люди, вероятно, служители генерал-майора Шульгина 1-го, курившие табак в стружках и на улице <...> перебегали на мою сторону бульвара с трубками..."7 Далее следуют непечатные выражения. В заключение граф требовал перенести полицейскую будку ближе к его дому. Д.В.Голицын ответил довольно любезно, объясняя невозможность переноса будки, но в конце письма "долгом поставил заметить", что наказание вольных людей относится к компетенции правительства. Замечание было вызвано жалобами на графа, поступившими в конце 1824 - начале 1825 года: тот приказал высечь нагайками занимающегося извозом крестьянина княгини Е.П.Голицыной Михаила Евдокимова за "шум с приехавшим погребщиком", учиненный на графском дворе; пытался применить силу к частному приставу Захарову, явившемуся для расследования этого инцидента; отдал в работный дом двадцать крестьян, осмелившихся просить снизить оброк в связи с неурожаем.
Рассмотрев жалобы, князь Д.В.Голицын пригрозил Матвею Александровичу возможностью учреждения над ним опеки. В тот же день граф отправил генерал-губернатору вызывающее письмо, копии с которого разослал знакомым. Отвергая саму мысль об опеке, так как он "не малолетний и не сумасшедший", граф отстаивал свое право наказывать крепостных людей, которое "передано нам от предков наших", и подчеркивал свое превосходство в родовитости перед Голицыным, уступавшим ему во всем, "кроме по табели о рангах" (М.А.Дмитриев-Мамонов имел чин генерал-майора, что соответствовало 4 классу, а князь Голицын был генералом от кавалерии, то есть полным генералом). Заканчивалось письмо форменным вызовом на дуэль.
Назревал скандал. Александр Яковлевич Булгаков (будущий московский почт-директор, человек чрезвычайно информированный), предчувствуя последствия дерзких поступков графа, писал брату: "Государь дал князю волю делать, что он заблагорассудит. Неизвестно, какие примет князь меры, но, кажется, опеки не миновать. Нельзя не сожалеть о Мамонове: при молодости, богатстве и уме будет иметь весьма несчастный конец"8. Предчувствия не обманули Александра Яковлевича. Последней каплей, переполнившей чашу терпения Д.В.Голицына, явилось письмо к нему графа Мамонова, разгневанного задержанием полицией его казака 25 мая 1825 года. На сей раз Матвей Александрович перешел уже всякие границы: "Я обещал Вам наказывать Вас, не заставьте исполнить оный обет над Вами, дурным блюстителем правосудия в вверенной Вам губернии, робким кадетом, воришкою, подлецом и мошенником, того, которого Ваши подлецы родственники называют беззащитным человеком, но который есть и всегда пребудет Граф Дмитриев-Мамонов"9.
На следующий день подольский уездный предводитель дворянства князь А.В.Васильчиков получил предписание отправиться в Дубровицы и внушить автору послания, что он как дворянин обязан повиноваться начальству. М.А.Дмитриев-Мамонов подписать бумагу о повиновении отказался. Тогда прибывший вместе с предводителем адъютант Д.В.Голицына поручик В.И.Толстой разместил в комнатах караул и отобрал у графа оружие, впрочем, дав в рапорте довольно благоприятный отзыв о Мамонове: "Весьма далек от того положения, в котором его описывают", "кротостью, сопряженной между тем с твердостью, можно все из него сделать". На генерал-губернатора это не подействовало. Князь Голицын продолжал считать, что поведение М.А.Дмитриева-Мамонова дает все основания употребить против него "всю строгость".
7 июля император Александр I утвердил мнение Комитета министров о признании генерал-майора М.А.Дмитриева-Мамонова безумным и учреждении опеки над ним, а также над всем его имуществом, весьма значительным (кроме имений в восьми губерниях, насчитывавших в общей сложности около 10000 душ, он владел капиталами в Государственном заемном банке, Московской сохранной казне и Коммерческом банке - всего более 100000 рублей, и домами в Москве). Сегодня трудно установить, был ли граф на тот момент действительно безумен или же просто излишне раздражителен. Доктор Малиновский, лечивший его впоследствии, считал это "помешательством от самолюбия и славолюбия". Один из первых опекунов, С.П.Фонвизин, писал, что граф пребывал "в положении совершенно расстроенных умственных способностей при постоянном гневном раздражении, доходившем иногда до бешенства"10.
Находясь в своем имении фактически под домашним арестом, М.А.Дмитриев-Мамонов - что неудивительно - постоянно выходил из себя: избил своего крепостного, накинулся на часового, пытался избить купца Негри, являвшегося его доверенным лицом. Генерал-губернатор приказал перевезти графа в его московский дом. Матвей Александрович заявил, что только сила или собственноручное предписание императора заставят его покинуть Дубровицы, и передал поручику Толстому записку:
"Я уже сказывал, что начальство твое не мое начальство. Мое начальство Государь император Александр Первый, самодержец Всероссийский, царственный, августейший и всемилостивейший и законный наш монарх. Учить ты меня ничему не можешь, а угрозы твои я презираю, ты адъютант ракальи Голицына, а я Гр.[аф] Дм[итриев] Мам[онов]"11.
Пришлось применить силу. 24 июля 1825 года солдаты усадили графа в карету. Вечером того же дня он был доставлен в Москву и сдан обер-полицмейстеру. Вызванные медики Филипп Пфеллер, Матвей Мудров и Михаил Маркус поставили диагноз "меланхолия".
Опекунами назначили родственников графа - сенатора А.А.Арсеньева и клинского предводителя дворянства С.П.Фонвизина, а также петербургского почт-директора Константина Яковлевича Булгакова. В ноябре 1825 года они, обеспокоенные состоянием графа, ничего не евшего и выпивавшего только чашку шоколада и чашку кваса в день, созвали представительный консилиум - Ф.П.Гааза, Х.И.Лодера, Ф.И.Пфеллера, М.Я.Мудрова и М.А.Маркуса. Докторов Матвей Александрович к себе не подпустил, тем не менее принудительное лечение, состоявшее (по воспоминаниям сына учителя графа Мамонова - П.Г.Кичеева) в "обливании головы холодной водой", началось. Менее чем через год гневные припадки прекратились, граф сделался покоен.
Сначала Матвей Александрович жил в своем доме на Покровском бульваре, однако рядом находились Покровские казармы и барабанный бой и военная музыка беспокоили его. В 1830 году опекуны продали этот дом (впоследствии в нем размещалась Московская академия практических наук) и купили для больного небольшое имение на Воробьевых горах - так называемую Васильевскую дачу.
Постепенно жизнь графа входила в определенную колею: летом он увлеченно работал в саду, зимой предавался чтению книг и курению табака, за семь лет единственный раз выехав в Кремль посмотреть на большой колокол. Церковь практически не посещал - лишь в 1860 году, когда по случаю холеры вокруг Васильевской дачи носили чтимые образа, усердно молился и просил принести ему церковные книги. Очень любил животных - кормил "около десятка разных собак, бесприютных или потерявших своих хозяев, стадо голубей и бесчисленное множество воробьев". Для собак и ворон ежедневно покупалось до полутора пудов говядины, для мышей в доме были расставлены кормушки.
Много времени Матвей Александрович проводил в обществе детей своих служителей: обедал и ужинал с ними, покупал им одежду, сладости. Особенно привязался он к сыну вольнонаемного извозчика Петра Александрова - Дмитрию12. Опекуны писали предводителю дворянства Черткову, что привязанность эта "представляет собой редкий пример родительской, заботливой любви". Когда уволили управляющего Варфоломеева, сына которого граф также очень любил, Матвей Александрович был несколько дней болен. В сохранившихся записках к малолетнему Ване Варфоломееву он называет его "мой друг", "моя радость", "мое дитя" и трогательно просит опекунов "возвратить моего маленького"13.
Кроме детей, Матвей Александрович общался только с врачами и прислугой. Посторонние люди крайне раздражали его. Доверием пользовались лишь один из опекунов - князь Михаил Дмитриевич Цицианов, и негоциант Негри. После их смерти круг общения еще более сузился. Опекуны постоянно менялись. Граф не желал их видеть.
Еще более раздражался Матвей Александрович, когда на ту или иную свою просьбу получал отказ. Услышав слово "нет", он начинал в исступлении бегать по комнатам и кричать: "У меня, у графа Мамонова, нет! Все у меня есть - все, чего бы я ни захотел, но все у меня хотят отнять". При этом он рвал на себе рубашку и бросался на служителей, бил их, но, по словам очевидцев, "без ожесточения".
Несмотря на болезнь, граф сохранил утонченный вкус - ежедневно заказывал повару самые изысканные блюда: говядину с трюфелями, соусы с гребешками, спаржу, любимую рыбу - стерлядь. Обед состоял из шести блюд, ужин - из четырех-пяти, к которым часто добавлялось мороженое двух сортов. На стол графа ежегодно расходовалось от 10000 до 17000 рублей, на чай, сахар, кофе, шоколад, конфеты, фрукты - от 2000 до 3000 тысяч. Его постоянно преследовал запах то сала, то дегтя; в комнатах приходилось не переставая жечь благовония, тоже стоившие немало денег, как, впрочем, и свечи, из-за бессонницы графа горевшие ночи напролет. По 3000 рублей в год тратилось на дворовых детей, для которых шили гусарские мундиры, кавалергардские колеты, казакины, украшенные генеральскими эполетами и орденскими звездами. Временами Матвей Александрович изъявлял желание обить новым штофом, причем самого лучшего качества, занимаемые им покои, отделать дорогими обоями комнаты, приобрести сюртук, шубу на собольем меху, музыкальную машину (орган). Когда опекуны пытались его отговорить, он очень сердился. Так, не получив собольей шубы, отверг все прочее, стал выходить на прогулки вовсе без теплой одежды, и опекуны вынуждены были уступить.
Что касается опекунов, то они не всегда отличались добросовестностью, хотя получали за свои труды пять процентов от суммы доходов. В архиве сохранился анонимный донос генерал-губернатору графу А.А.Закревскому о том, что графа Дмитриева-Мамонова кормят гнилыми и тухлыми продуктами и всячески обкрадывают. Проверяющий полковник Аверкиев обнаружил в доме всю провизию "низкого качества, а некоторые предметы совершенно негодными". Оказывается, повар, получая ежедневно по 10 рублей серебром на обед, сам не готовил, а нанимал другого человека - уже за 7 рублей серебром в месяц. Комнаты, в которых жил граф, были закопчены, ободраны, плохо меблированы, не убраны. На замечание по этому поводу врача Малиновского один из опекунов, князь А.Н.Вяземский, ответил: "На дурака смотреть нечего"14.
Более всех скомпрометировала себя родная сестра М.А.Дмитриева-Мамонова Марья Александровна. Назначенная опекуншей, ближайшая родственница и единственная наследница, она постепенно прибрала к рукам все дела опеки, добившись даже перевода опекунского управления из Москвы в Петербург, где проживала. До 1833 года Матвея Александровича лечили лучшие медики, однако вскоре Марья Александровна оставила при графе только своего домашнего лекаря Генриха Левенгейма, который не посещал больного месяцами (граф даже не знал, что это его врач), получая между тем из средств опекаемого сначала 8000, а впоследствии до 12000 рублей серебром в год и из тех же средств оплачивая прислугу и экипаж. Кроме того, по контракту за 10 лет пребывания при графе ему полагалось еще 50000 рублей. Левенгейму было поручено смотреть за домом, нанимать и увольнять слуг, закупать одежду, белье, провизию.
В 1827 году Марья Александровна забрала из Дубровиц все драгоценности, получила деньги по найденному в бумагах брата билету Государственного банка (68000 рублей), принадлежавшему их отцу. Со временем в ее петербургский дом перекочевали любимые вещи Матвея Александровича - мозаичный стол, серебряные бокалы, канделябры, блюда, чаши, картины, зеркала. Одного серебра она вывезла более пяти пудов.
Все это было изложено в двух анонимных записках, поступивших к графу А.Х.Бенкендорфу в 1841 году. После проведенного расследования Высочайшим повелением дело об опеке над М.А.Дмитриевым-Мамоновым рассмотрел Комитет министров, который лишил графиню опекунства и учредил новый опекунский совет под надзором князя Д.В.Голицына. Николай I посчитал решение Комитета слишком мягким и отдал распоряжение об учреждении опеки над самой графиней (когда опеку сняли, Марья Александровна уехала за границу, где и скончалась в 1848 году).
Матвей Александрович пережил сестру на 15 лет. П.Г.Кичеев в своих воспоминаниях пишет: "Он намочил на себе сорочку одеколоном и, вероятно, уронил на нее искру от сигары или папиросы. Сорочка вспыхнула, и он страшно обжегся. Никакие медицинские средства не могли спасти его". Сын первого опекуна графа И.А.Арсеньев называет совершенно другую причину смерти графа: "Он шел из своей спальни в библиотеку, упал и моментально умер, пораженный ударом паралича". В опекунском рапорте сообщалось, что Матвей Александрович скончался после "восьмидневной тяжкой болезни", а в метрической книге церкви Воскресения в Пленницах, где его отпевали, написано просто - "от престарелости".
Похоронили графа Матвея Александровича Дмитриева-Мамонова в Донском монастыре. Так как после него не осталось ни прямых наследников, ни завещания, имущество по закону должно было отойти представителям боковых ветвей рода: отцовское - в род отца, материнское - в род матери. На объявление о вызове наследников, опубликованное в "Московских ведомостях" и "Санкт-Петербургских ведомостях", откликнулось более 20 человек: правнучатые племянники Дмитриевы-Мамоновы, князь С.Черкасский, И.С.Фонвизин, князья С.М.Голицын и А.П.Щербатов. Спустя без малого год Московская палата гражданского суда утвердила наследников: князя Черкасского - к родовому материнскому имению, а князя С.М.Голицына и И.С.Фонвизина - к родовому отцовскому и благоприобретенному имениям в равных долях. Таким образом Дубровицы вернулись к Голицыным.
История эта имела некоторое продолжение. К 100-летию победы в Отечественной войне 1812 года сын одного из незадачливых претендентов на наследство, В.А.Дмитриев-Мамонов, решил установить памятник своему предку - обелиск из гранита и мрамора15. Однако к тому времени, когда он наконец договорился с городскими властями о месте установки обелиска - на Васильевской (Мамоновской) даче, началась первая мировая война, а затем революция...
В заключение приведем имена современников графа Дмитриева-Мамонова, оставивших воспоминания о нем:
И.А.Арсеньев (Слово живое о неживых // Исторический вестник. 1887, февраль);
П.Г.Кичеев (Из семейной памяти. Граф М.А.Дмитриев-Мамонов // Русский архив. 1868. Вып.1);
Н.А.Дмитриев-Мамонов (Граф Матвей Александрович Дмитриев-Мамонов. Из воспоминаний Н.А.Дмитриева- Мамонова // Русская старина. 1890. IV).
1. Спустя 40 лет, во время Крымской войны, вновь вспомнили о патриотическом поступке графа. Собирая средства на нужды государственного ополчения, губернский предводитель дворянства А.Д.Чертков говорил: "Граф Матвей Александрович, явивший в достопамятный 1812 год доблестный пример высокого патриотизма, составив и сформировав на собственный счет для защиты Отечества целый полк, названный ему в честь Мамоновским, не уступил бы и ныне никому в общем всех рвении для блага общественного пожертвовать частью своего состояния"... (ЦИАМ. Ф.380, оп.4, д.94).
2. Полн. собр. зак. 1 изд. Т.32. № 25353.
3. ЦИАМ. Ф.16, оп.6, д.52.
4. Лотман Ю.М. Матвей Александрович Дмитриев-Мамонов - поэт, публицист и общественный деятель // Лотман Ю.М. Избранные статьи. Таллинн, 1992. Т.2.
5. Русский архив. 1868. № 6. С.963.
6. В качестве семейных реликвий у Дмитриевых-Мамоновых хранились срачица (сорочка) и лжица (ложка) убиенного царевича Димитрия, а также стяг князя Пожарского, под которым Мамоновский полк участвовал в сражениях.
7. Дом М.А.Дмитриева-Мамонова находился на Покровском бульваре рядом с казармами. Генерал-майор А.С.Шульгин - обер-полицмейстер Москвы в 1816-1825 гг. (ЦИАМ. Ф.16, оп.4, д.2166, л.3 об.).
8. Русский архив. 1901. № 6. С.174.
9. ЦИАМ. Ф.16, оп.4, д.1943, л.41.
10. Там же. Ф.380, оп.4, д.119, л.8.
11. Там же. Ф.16, оп.31, д.136, л.5.
12. Очевидно, именно его встретил в 1860 г. племянник графа Н.А.Дмитриев-Мамонов. Дмитрию исполнилось уже 20 лет, но Матвей Александрович был все так же к нему привязан. Когда зимой 1863 г. Дмитрий простудился и умер, граф очень переживал и долго не мог оправиться.
13. ЦИАМ. Ф.4, оп.3, д.801, л.2.
14. Там же. Ф.16, оп.24, д.3189, л.55 об.
15. Болдина Е.Г. Нереализованный проект памятники а графу Дмитриеву-Мамонову // Материалы научной конференции "Отечественная война 1812 года. Источники. Памятники. Проблемы". Бородино, 1994.
http://www.museum.ru/museum/1812/Library/Borodino_conf/1995/Boldina.pdf
Лебедев А. Т. (Фотограф)
Надгробие М.А. Дмитриева-Мамонова. Донской монастырь.1929 год.
Музей архитектуры им. А.В. Щусева
Надгробие М.А. Дмитриева-Мамонова. Донской монастырь.1929 год.
Музей архитектуры им. А.В. Щусева
Прототип Пьера Безухова
Пушкин выбрал Дмитриева-Мамонова в герои своего неоконченного романа "Рославлев". Действие романа начинается в Москве в 1812 году. Повествование ведется от лица молодой девушки. "Приезд государя усугубил всеобщее волнение... Везде толковали о патриотических пожертвованиях. Повторяли бессмертную речь молодого графа Мамонова: "У меня 15 тысяч душ и жертвую отечеству 3 миллиона и поголовным ополчением моих крестьян". Мы все были от него в восхищении. Полина бредила им". Жених героини уходит на войну в составе Мамоновского полка и гибнет на Бородинском поле.
Лев Толстой придал своему Пьеру Безухову некоторые черты Мамонова: высокий рост, огромная физическая сила, вспыльчивость, склонность к мистицизму...
Лев Толстой придал своему Пьеру Безухову некоторые черты Мамонова: высокий рост, огромная физическая сила, вспыльчивость, склонность к мистицизму...
Наполеон пришел на Русь, и рано осиротевший граф Матвей Александрович, как и все русские, кипит одушевлением: защитить родину. О его поступке писали и до Толстого. У Пушкина в «Рославлеве», эскизе романа про 1812 год, так сказано: «Везде толковали о патриотических пожертвованиях. Повторяли бессмертную речь молодого графа Мамонова, пожертвовавшего всем своим имением». А декабрист Николай Тургенев, современник и профессиональный «глубокий эконом», вспоминал: «Граф Мамонов... не ограничившись тем, что предложил императору многие миллионы рублей, помещенные в государственных кредитных учреждениях и бриллианты не меньшей стоимости, <...> предоставил в распоряжение Александра все свое недвижимое имущество, стоившее также многие миллионы». Так что порыв графа Матвея не сводился к полку, о котором понаслышке знал и написал Толстой. Последнюю рубашку готов был отдать на дело борьбы с французами! С детства, что называется, так был воспитан. В имении у него даже хранился старинный стяг, который он считал знаменем князя Пожарского, героя-патриота 1612 года. А полк появился так: оторопевший от его предложений Александр I пошушукался с сановниками, сопровождавшими его в московском визите (в том, когда он бросался бисквитами), и велел передать графу, что правительство не вправе принять в дар все его наследственное родовое имущество - что вместо этого граф Мамонов мог бы экипировать на свой счет казачий полк.
Именно так Матвей Александрович и поступил! Полк бородачей-кавалеристов явился как по волшебству. А поскольку Пьер Безухов все-таки лишь придуман Львом Толстым, приходится констатировать: больше в 1812 году никто из русских дворян при всем их патриотизме ничего подобного Мамонову не совершал.
Дальше история такая. Двадцатидвухлетний граф возглавил свой полк в качестве его шефа - должность генеральская! Потом ему и официально присвоили чин генерал-майора (указ Александра I от 12 марта 1813 года). Надо оговориться (это важный момент), что офицерского военного опыта Матвей дотоле не имел - он и вовсе не был военным. Холодным и огнестрельным оружием владеть был обучен (по преимуществу, конечно, в потайных дворянских дуэльных целях да для барских охотничьих забав), но ни выправки, ни строя, ни дисциплины не вкусил. В Москве и Дубровицах у него были в детстве-отрочестве отличные домашние учители, какое-то время был в пансионате аббата Николя - вот и все образование. В семнадцать он получил придворный «паркетный» чин камер-юнкера (помните, тот, которым Пушкина не первой молодости царь Николай I вдруг уж очень запоздало - не по возрасту! - «осчастливил» незадолго до его гибели). Вскоре граф Матвей и в масоны подался по всеобщему тогдашнему поветрию. Масонского «генеральства» достиг незамедлительно - был великим магистром уже в год получения камер-юнкерства. Удивляться не приходится, зная его связи, родовитость, и достоверно предполагая самый пылкий личный юношеский энтузиазм. Ну, а в настоящие генералы, военные, ему досталось сами знаете при каких обстоятельствах. Из камер-юнкеров - в генерал майоры... Однако ясно, что до Отечественной войны он о таком взлете и не помышлял. Помышлял он совсем о другом - о литературном поприще. Накануне Отечественной Матвей Дмитриев-Мамонов уже стал замеченным критикой и публикой поэтом! Поэтом школы Державина.
Призраки суетные славы,
Подвластны року красоты, -
Раздор, обманчивы забавы,
Сыны порока и тщеты!
Бегите, полчища презренны,
От мест, где, свыше вдохновенный,
И духом силы предводим,
Хощу я лжи попрать расколы,
Воздвигнуть Истине престолы
И ей греметь победный гимн!
Юрий Минералов
"КНЯЗЬ МОНОМАХ" ЦВЕТАСТОЙ РУССКОЙ ФРОНДЫ
Именно так Матвей Александрович и поступил! Полк бородачей-кавалеристов явился как по волшебству. А поскольку Пьер Безухов все-таки лишь придуман Львом Толстым, приходится констатировать: больше в 1812 году никто из русских дворян при всем их патриотизме ничего подобного Мамонову не совершал.
Дальше история такая. Двадцатидвухлетний граф возглавил свой полк в качестве его шефа - должность генеральская! Потом ему и официально присвоили чин генерал-майора (указ Александра I от 12 марта 1813 года). Надо оговориться (это важный момент), что офицерского военного опыта Матвей дотоле не имел - он и вовсе не был военным. Холодным и огнестрельным оружием владеть был обучен (по преимуществу, конечно, в потайных дворянских дуэльных целях да для барских охотничьих забав), но ни выправки, ни строя, ни дисциплины не вкусил. В Москве и Дубровицах у него были в детстве-отрочестве отличные домашние учители, какое-то время был в пансионате аббата Николя - вот и все образование. В семнадцать он получил придворный «паркетный» чин камер-юнкера (помните, тот, которым Пушкина не первой молодости царь Николай I вдруг уж очень запоздало - не по возрасту! - «осчастливил» незадолго до его гибели). Вскоре граф Матвей и в масоны подался по всеобщему тогдашнему поветрию. Масонского «генеральства» достиг незамедлительно - был великим магистром уже в год получения камер-юнкерства. Удивляться не приходится, зная его связи, родовитость, и достоверно предполагая самый пылкий личный юношеский энтузиазм. Ну, а в настоящие генералы, военные, ему досталось сами знаете при каких обстоятельствах. Из камер-юнкеров - в генерал майоры... Однако ясно, что до Отечественной войны он о таком взлете и не помышлял. Помышлял он совсем о другом - о литературном поприще. Накануне Отечественной Матвей Дмитриев-Мамонов уже стал замеченным критикой и публикой поэтом! Поэтом школы Державина.
Призраки суетные славы,
Подвластны року красоты, -
Раздор, обманчивы забавы,
Сыны порока и тщеты!
Бегите, полчища презренны,
От мест, где, свыше вдохновенный,
И духом силы предводим,
Хощу я лжи попрать расколы,
Воздвигнуть Истине престолы
И ей греметь победный гимн!
Юрий Минералов
"КНЯЗЬ МОНОМАХ" ЦВЕТАСТОЙ РУССКОЙ ФРОНДЫ
Рассказы и замечания графа М.А. Дмитриева-Мамонова по поводу книги Кастеры
Книга Кастеры о жизни и царствовании Екатерины Второй была у нас долгое время в большой чести. Можно сказать, что два предшествующия нам поколения почти исключительно из нея черпали свои сведения и понятия о второй половине осмнадцатаго века. Это происходило от того, во первых, что помянутая книга (имевшая два издания, 1797 и 1800 годов, сначала-в двух, потом в трех томах) написана очень занимательно и украшена прекрасными гравированными портретами; а во вторых и главнейше, от невозможности Русским людям узнавать свою ближайшую старину из источников достоверных. Мы уже имели случай указывать на причину сего последняго явления (Р. Архив 1878, стр. 1641). Сочинение Кастеры, наполненное выдумками, приобретало цену вследствие своей запретности. Экземпляры его конечно распространились гораздо более в Poccии, нежели во Франции, где оно было издано в свет. Оно не только читалось, но и переводилось втихомолку: мы имели в руках два полные перевода его, сделанные в предшествующее царствование. Печатать эти переводы теперь нет надобности: до такой степени, при свете современнаго историческаго изучения, обличилась несостоятельность этой книги. Но в былое время лишь не-многие умные и образованные люди имели возможность оценивать по достоинству книгу Кастеры. К числу таких людей принадлежал сын Екатеринина любимца, граф Матвей Александрович Дмитриев-Мамонов, тот самый, что так долго проживал в своем великолепном Васильевском за Калужскою заставою в Москве и окончил жизнь в умоповреждении. Читатели Русскаго Архива довольно знакомы с этим любопытным и во многих отношениях замечательным человеком (см. в Росписи Р. Архива). Он был отменно начитан, много писал и оставил свои Записки, которыя еще не могут быть изданы в свет. Тетрадь в юфтяной коже, из которой извлечены нижеслеующия заметки его, имеет надпись: «Remarques sur le livre de Castéra. 1810»: это именно тот год, когда И. И. Дмитриев, сделавшись министром юстиции, определил молодаго графа Мамонова обер-секретарем в Московский Сенат. Он был тогда всего 22-х лет от рождения, и такое определение, сделанное таким лицом как И.И. Дмитриев, свидетельствует о необыкновенных способностях графа Мамонова. Прибавим, что исключительное положение его отца (f 1803) при дворе Екатерины должно было возбуждать любопытство его относительно той эпохи, а от дяди и воспитателя своего Матвея Васильевича Дмитриева-Мамонова, служившаго еще при дворе Елисаветы, человека очень умнаго и скончавшагося в 1810 году, он многому мог наслышаться.
Замечания на книгу Кастеры писаны по-французски собственноручно и доставлены в Русский Архив из Мурома от И. И. Гальяни. Извлекаем в переводе некоторыя из опровержений и сообщений графа Мамонова. П. Б.
В 1809 году купил я на вес золота небольшую книгу, очень редкую в России и озаглавленную так: Vie de Catherine II, impératrice de Russie, 2 части, в 12 долю листа, напечатано в Париже, в 1797 году с зпиграфом: Nihil compositum mirandi causa, verum audita scriptaque senioribus tradam l).
Сочинение это, принадлежащее некоему г-ну Кастере, одному из мириады современных нам политических памфлетистов, наполнено анахронизмами и выдумками. Для забавы (pour m'amuser) я написал на него несколько замечаний.
Автор разсказывает о тайном браке Елисаветы Петровны с Разумовским. Об этом браке сыновья наши вероятно будут знать больше, нежели мы. Елисавета имела детей от Разумовскаго и всегда оказывала ему почтение, соблюдаемое всякою женщиною относительно человека, от котораго она стала матерью. Но дедушка мой и другие знающие старики уверяли меня, что слух о браке распространился, благодаря тщеславию нынешних Разумовских. Граф Алексей дает чувствовать, будто он сам есть плод этого брака, освященнаго церковью и следовательно будто он происходит от царской крови. Говорят, что он любит показывать брачную кровать дяди своего, графа Алексея Григорьевича, сыном котораго ему хочется прослыть. На Покровке есть церковь, дымчатаго цвета, с короною на куполе, где будто бы он был венчан. Но кровать и церковь еще не доказательства. В Poccии можно назвать человек до двенадцати, владеющих нежными записочками царственных лиц прошлаго столетия; но из этого еще нельзя заключать, чтобы лица эти были венчаны с теми людьми. Ссылаются на отменное уважение, которым оба фельдмаршала Разумовские пользовались при дворе Екатерины II-й. Но уважение это оказывали их сану и несметному их богатству, а старший Разумовский заслужил оное мягким своим нравом и честным образом действий во время своего случая. Граф же Кирила, отец нынешних Разумовских, всех больше содействовал Екатерине II-й вступить на престол: происки княгини Дашковой и отвага Орловых, в то время незначительных офицеров, ничего не значили в сравнении с сильным влиянием фельдмаршала, который командовал гвардейскими полками 2).
1) Т. е. не стану передавать ничего, сочиняемаго с целью возбудить удивление, а лишь то, что слышано от старших и написано.
2) Т.е. одним Измайловским полком, перед казармами котораго и совершилась первая присяга Екатерине II-й. П. Б.
*
То, что Кастера говорит про императрицу Елисавету, вовсе не преувеличено. Она предавалась мелочному благочестию. Так напр. вступая на престол, она дала обет, по исходе каждаго часа днем и ночью, молиться образу Спасителя, находившемуся у нея в изголовьи кровати. Были особыя старухи, которых обязанность состояла в том, чтобы после каждаго боя часов будить ее. Она часто спрашивала Алексея Разумовскаго об его семействе; но он отмалчивался и повторял только с горестью, что был у него мальчик-брат, но его похитили разбойники Поляки. Некто полковник Загряжский (сын котораго впоследствии женился на Разумовской), проходя с полком по Малороссии, в городе Изюме встретил в корчме мальчика, который поразил его сходством с царицыным любимцем. Он стал его распрашивать, узнал, кто он такой, велел вымыть, одеть и отправил в Петербург. Императрица приняла его родственно, но, чтобы не подвергать его насмешкам придворных, некоторое время держала в заперти, клинаемый. Ему постоянно слышались вопли и крики и мерещелисъ тени невинных людей.
Граф Кирила имел скромность отказаться от командования войском, предложеннаго ему в 1768 году.
*
Князь Яков Шаховской был неподкупен, тверд и очень опытен в делах. Он тщетно боролся против любимцев. Он жил и умер в бедности, но пользуясь всеобщим уважением. Петр III-й лишил его генерал-прокурорства в угоду графам Шуваловым, которых князь Шаховской гласно и при всех сенаторах обвинял в том, что они злоупотребляли доверием Императрицы и, пользуясь ея слабостью, вели себя как паши-грабители, а не как министры народа Европейскаго и христианскаго. Гудович, генерал-адъютант Петра III-го, старший брат фельдмаршала, которым мы так любуемся 3), был тоже одним из гонителей князя Шаховскаго. Он мстил ему за своего отца, потерпевшаго некогда позорное наказание от дяди князя Шаховскаго, сенатора, управлявшаго Малоросиею, где отец Гудовича, служа незначительным чиновником в одном городе, грабил и своевольничал, как все они. Екатерина в 1762 году пожаловала князю Шаховскому, уже находившемуся не у дел, Андреевскую ленту в знак уважения к его прошедшим заслугам и нравственному его характеру. Он имел благородство сказать императрице Елисавете, что примет генерал-прокурорскую должность после князя Никиты Трубецкаго лишь в таком случае, если тайная канцелярия останется в ведении его предшественника. Князь Никита Трубецкой, выходя в отставку, получил фельдмаршалъский жезл, тогда как всю жизнь обращался с жезлом палача. Он умер в одном из подмосковных увеселительных замков, ненавидимый и про-
3) Тогдашняго главнокомандующего в Москве, где писаны эти строки графом Мамоновым. П. Б.
*
Граф Захар Григорьевич Чернышов, про котораго сплетням нет конца (sur lequel les vieilles perruques ne tarissent jamais).... Bnpoчем он во всю жизнь не совершил ничего чрезвычайнаго. В Семилетнюю войну, будучи генерал-лейтенантом, он командовал воинским отрядом, который в 1760 году, вместе с отрядом Тотлебена, овладел Берлином. Чернышов намеревался сжечь Берлин. Фридрих Великий в своей Истории Семилетней войны разсказывает, что от такого намерения отвратил Русских генералов вескими своими доводами посланник Голландской республики Вереле (Verelest). «Он изобразил им жестокость их в таком странном виде, что они устыдились». Саксония должна сожалеть, что этот красноречивый Вереле не мог подействовать на самого Фридриха и не помешал ему впоследствии разрушить Дрезден, в который было им брошено 70 тысяч бомб. Таково действие самолюбия и славы: в других порицает он даже и намерение совершить то, что совершил сам на глазах у всех. — Чернышов не съумел даже взять двух-миллионной контрибуции, которую он наложил на жителей Берлина: он ушел оттуда, поверив ложным слухам, которые были распущены Фридрихом, будто ему заградят дорогу. Он занял Берлин 9 Октября, а 12-го оставил его. Ласси велел разграбить Шарлотенбург и Шенгаузен, словно желая ознаменовать свое шествие этими местами; но поспешность отступления не дала Чернышеву возможности принять участие в этом разграблении. Говорят, что Чернышов помешал Салтыкову и Лаудону воспользоваться плодами победы при Кунерсдорфе. Фридрих в Записках своих признается, что после этой победы гибель Прусаков была неизбежна, если бы наши их преследовали. В тоже время Фридрих замечает, что это кровавое сражение, в котором Pyccкиe лишились 24,000, а Прусаки 10,000 человек и 84 пушек, не привело ни к чему. Прусаки захватили Чернышова в плен, не помню именно где, и обращались с ним весьма немилостиво. Он содержался в казематах, и ему давали только сухари да воду.
Впоследствии Чернышов был вице-президентом и президентом Военной Коллегии, Белорусским и наконец Московским генерал-губернатором. Вот анекдоты, которые я собрал о нем. Будучи вице-президентом Военной Коллегии, он почел себя в чем-то обиженным или обойденным и написал к Государыне письмо с упреками и просьбою уволить его от службы. Государыня отвечала ему, что ей желательно удержать его и приглашала не покидать службы. Но Чернышов настаивал на невозможности оставаться в службе и даже позволил себе горячиться. Тогда просьба об отставке была принята. Но очутившись без дела, Чернышов не замедлил почувствовать сожаление о том, что оставил службу: избыток суетности часто сопровождается избытком слабости.
Вскоре начал он посылать к Государыне письмо за писъмом, распространяясь в сетованиях на то, что подпал ея немилости и умоляя ее забыть прошедшее и принять его опять на службу. Екатерина II-я, умевшая разглядеть насквозь таких людей, как Вольтер и Бюффон, не затруднилась как ей поступить с Чернышовым. Ему преподан жестокий урок, и вот каким образом. Дав ему вдоволь наплакаться, она велела сказать, что он займет прежнюю должность и что для этого ему надо приехать в Сенат (в то время все части управления, даже и военная, находились в прикосновении с Сенатом). Когда он явился туда, прочитаны были во всеуслышание собственныя его письма к Императрице, как те, в которых он просился в отставку, так и те, которыми умолял снова принять его на службу; и вслед за тем он выслушал указ, коим возвращалась ему прежняя должность.
*
Я говорил о взятии Берлина и о Семилетней войне. Скажу кстати, что вражда императрицы Елисаветы к Фридриху Великому имела горазно больше оснований, нежели обыкновенно думают. Смелыя предприятия Карла ХII-го были тогда еще в свежей памяти. Фридрих Великий наследовал от отца богатую казну и наилучшее в то время войско. Он был восторженный почитатель Карла XII (каким и остался до своей кончины), хотя сам он лично вовсе не отличался храбростью. Но если Карл XII превосходил его в сем последнем отношении, за то всякий согласится, что Фридрих в высшей степени обладал всеми качествами завоевателя. Он был властолюбив, сдержан, умерен в удовольствиях, не имел при себе ни фаворитов, ни случайных людей. Чтоб оправдать себя в захвате Силезии, он выдумал небывалый и яко бы найденный им трактат, в котором Русская императрица, императрица-королева и король Польский уговаривались отнять у него владения его. Само собою разумеется, что вся Европа была возмущена таким сочетанием махиавелизма и воинской силы. Он сам сознается в своих Записках, что война начата была потому, что он увлечен был честолюбием, выгодою и желанием прославиться. Завоеватели всегда начинают придиркою к соседям и наконец не оставляют в покое самых отдаленных стран4). Тот, кто вздумал отнять Силезию у императрицы-королевы, мог вздумать, что ему надо овладеть и Польшею, чтобы наказать короля Польскаго, бывшаго Саксонским курфирстом, а за тем недалеко было и до Poccии. И Карл XII первоначально захотел только заступиться за своего зятя 5) против Датчан, потом уже овладел Польшею и грозил раздробить Poccию. Император и вся Германия трепетали пред ним. Такие люди, как Карл XII. Фридрих, На-
4) Писано в 1810 году, когда нам уже грозило Наполеоново нашествие. Мнение графа Мамонова о Семилетней войне ныне вполне подтверждено в Истории Poccии С. М. Соловьева. П.Б.
5) Герцога Голштинскаго.
полеон, могут быть обузданы только союзом государей. Союз трех дам, Марии Терезии, Елисаветы и Помпадур, над которым издевался Фридрих, может быть, послужил к спасению Европы, Умудренный жизнью, усталый от войны и насыщенный славою, он затворился в Потсдаме; но кто знает, куда бы простер он свои замыслы, еслибы его не остановили во время. И так Елисавета мудро поступила, оказав помощь Марии Терезии, и в этом, может быть, ея главная заслуга перед судом истории.
*
Брат графа Захара, граф Иван Чернышов занимал множество должностей. Он был последовательно камергером, поверенным в делах в Регенсбурге, товарищем графа Кейзерлинга на Регенсбургском конгрессе, сенатским прокурором, членом адмиралтейства, генерал-лейтенантом, потом сенатором, потом опять членом адмиралтейства, был назначен чрезвычайным посланником в Китай, куда не ездил, потом начальником галер, которыми не командовал, потом президентом Коллегии Коммерции и Мануфактур, потом министром в Голландии, в Лондоне и вице-президентом адмиралтейства, в каковом звании и скончался. Кастера уверяет, что герцог Шателе, Французский посланник в Лондоне, нанес графу Чернышеву удар шпагою, заспорив с ним, кому идти вперед. Мне это неизвестно; но я знаю, что однажды, в Виндзоре, когда садились ужинать, Чернышов выдернул стул из-под герцога Шателе, так что герцог очутился на полу,—шалость не совсем подобающая посланническому сану. Герцог вызвал нашего графа на поединок; но остальные министры успели уладить дело. Чернышов заявил, что он принял стул герцога за свой.
*
Орловы никогда не разоряли ни государства, ни частных людей, хотя нельзя сказать, чтобы они были безсребренники. Они испрашивали у Екатерины имения довольно беззастенчиво, но с каким-то достоинством и самоуважением. В находящихся у меня бумагах отца моего сохранилось прошение всех пяти братьев, за их подписями, об имениях в награду оказанных услуг. Просительнаго и льстиваго только следующая слова: «Всемилостивейшая Государыня, мать Отечества и наша». За тем следует длинный перечень земель, угодий, лесов, лугов, рыбных ловлей, бриллиантов, цветных камней, мехов и пр. с отметками рукою Государыни: «Взять, взять, взять».
*
Граф Бестужев начал дипломатическое свое поприще поверенным в делах Георга I-го, короля Английскаго и курфирста Саксонскаго, при дворе Петра Великаго, который был отменно доволен тем, что иностранное правительство облекло таким званием Русскаго человека и подарил Бестужеву свой портрет на голубой ленте,—украшение, сделавшееся впоследствии самым почетным в России. При Елисавете, когда Бестужева арестовали и лишили всех орденов, он не отдавал этого портрета, ссылаясь на то, что получил его от Петра Великаго в качестве иностраннаго министра; но на это, конечно, не обратили внимания.
Канцлер Бестужев держался Английских обычаев, долго сиживал за обедом и напивался каждый вечер. Враги его разсказали о том Елисавете, которая, под предлогом дел, нарочно призывала его в поздние часы вечера, так что Бестужев, чтобы явиться к Государыне, принужден бывал пускать себе кровь,—мера удивительная, ибо кровопускание в пьяном виде может кончиться смертью.
*
Когда Екатерина вступила на престол, у нас было всего одинадцать линейных кораблей, на половину сгнивших, да четыре фрегата. В год ея кончины в Балтийском флоте считалось 53 линейных корабля и 15 фрегатов; в Архангельске 6 линейных и 3 фрегата; в Черноморских гаванях и в остальных морях десять 74-х пушечных кораблей, 17 фрегатов, 230 шебек, 30 бомбард, 15 канонирских шлюпок, 40 бригантин и 24 корвета.
*
Г-н Кастера уверяет, что Фридрих и Екатерина льстили друг другу. Но разве похвалы, которыми они менялись друг с другом, были не заслужены? Екатерина, считая его великим государем, великим полководцем и великим политиком, разве ошибалась? И в свою очередь Фридрих, хотя и не любил женщин, должен был признавать Екатерину гением перваго разряда.
Европейский монарх, который назовет Наполеона великим человеком, скажет правду6). Но что думает император Французов о современных Европейских монархах? Ах!
*
О Фокшанском конгрессе г-н Кастера передает только, что он не состоялся; потому что сущность дела ему вовсе неизвестна. Румянцов желал мира, хотя бы временнаго. Думают, что в Фокшанах он добился бы того, что впоследствии было приобретено в Кайнарджи; но князь Орлов, взяв на себя полномочие, испортил все дело, и вовсе не по незнанию и не по недостатку способностей, как потом утверждали, а потому, что он узнал о намерении врагов своих низвергнуть его и еще потому, что думал сделать приятное своим братьям, которые разлакомились победами и желали продилжения войны. Фокшанский конгресс велся крайне неприлично. Негодуя на то, что благо государства приносится в жертву разсчетам личнаго честолюбия, Румянцов возымел достойную подражания решимость сказать Орлову, что почитает себя в праве продолжать переговоры, открытые при благоприятных условиях и в
6) Намек на известную сцену в Эрфуртском театре в 1808 году. П. Б.
качестве фельдмаршала, командующаго войском, запрещает ему воздвигать препятствия, несогласныя с выгодами и достоинством империи. В ответ на это Орлов грозил Румянцеву, что он велит его повесить. Они заявляли друг перед другом свои права: Орлов хотел отнять у Румянцева команду; сей последний объявлял, что вышлет его из Фокшан и из армии. Стоило необыкновенных усилий, чтобы дело не дошло до крайности, и случай вышел неслыханный: Осмад-еффенди, неприятельский уполномоченный, так называемая «нехристь», употребил свое посредничество, чтобы возстановить согласие между фельдмаршалом и первым вельможею христианской державы. Не столько происки Панина и Чернышева, как это поведение князя Орлова побудили Государыню, которая и без того остыла к нему, позаботиться, чтобы орлы, так отлично служившие ей и на море и во внутренних покоях, отлетели от нея подальше. Она ясно усмотрела, что князь Орлов не имеет ни сведений, ни способностей, и что гордыня его растет все далее и далее. Впрочем желание Орловых продолжать войну было очень естественно. Они покрывались славою, а слава—такая снедь, которая никогда не приестся. Князь Орлов доставил начальство над флотом в Архипелаге брату своему Алексею. Другим братом хотелось ему заместить Румянцева, и таким образом его самого уже трудно было бы лишить занятаго положения. К тому же у Матапанскаго мыса не было судилища, которое бы заведывало распределением морской добычи, и все призы в тамошних водах поступали в собственность Орловых. По возвращении из Архипелага, в руках у них очутилось несметное количество золота и драгоценных каменьев. Тем не менее должно сказать, что счастливо то государство, где вельможи и любимцы обогащаются на счет неприятельской страны.
Было бы долго перечислять все собранное мною о возмущении Пугачева. Скажу только:
1-е. Толпы разбойников были руководимы Французскими и Венгерскими офицерами. Французы имели увольнительныя свидетельства и паспорты от Шуазеля; но подозрение не есть доказательство, и может быть, что эти Французские офицеры поступали на службу к Пугачеву и без прямаго участия Версальскаго кабинета.
2-е. Разсказы о романических странствованиях Пугачева, о его познаниях и способностях, столь же несправедливы, как и уверение, будто он был глуп и подл. Он был только отважный плут. Появление его кажется странным и неуместным в XVIII веке; но в былыя времена оно не представило бы собою ничего чрезвычайнаго. В 1601 году два Португальские проходимца выдавали себя за короля Португалъскаго дона Себастиана, погибшаго в Африке, и Португальцы ему повиновались. Некто булочник Ламберт в 1487 был коронован в Дублине под именем Эдуарда VI-гo; вся Ирландия и часть Англии исполняли его повеления. Было бы долго перечислять всех самозванцев. Что касается нашего Димитрия, скажу мимоходом, что я почти убежден, что он был настоящий сын царя Ивана Васильевича.
3-е. Совершенно верно, что раскольники были первыми приверженцами Пугачева.
4-е. Обещание воли крепостным крестьянам, водка и вино, раздаваемыя даром и другия меры, расположившия народ в его пользу, могли быть внушены ему его сообщниками, и нечего прибегать к ужасному (odieuse) предположению, будто возмущение это было руководимо иноземными державами.
5-е. Тем не менее утверждать, что иноземныя державы вовсе не принимали тут никакого участия, было бы легкомысленно.
Пугачев принял священника, который и сопровождал его на казнь, тогда как главный его сообщник Белобородов не захотел слышать об исповеди. Из этого заключили, что Пугачев был трус, а Белобородов— герой. Но сей последний держался безпоповщины и потому естественно отказался принять православнаго священника. Пугачев же не чуждался церкви и мог, без всякой подлости, исповедаться. Французские романисты описывают его каким-то героем, в роде Алкивиада или Цезаря; между тем вот в каких выражениях означены оффициально его приметы: «Ему 49 лет. Черноволос, глядит из подлобья, краснокожее лицо, густая кудрявая борода, рост средний. Был пьяница и грубиян. Не понимал ни попольски, ни повенгерски, хотя бывал в Польше. Он не умел ни читать, ни писать, и говорил казацкою речью».
Пугачевские рубли, о которых говорит Кастера, с надписью: Redivivus et ultor 7), существовали, кажется, в области фантазии. Я разыскивал их всячески и напрасно. Мне сказывали, что он никогда не чеканил монеты.
*
Кастера говорит, что Потемкин, не имея решительно никаких познаний по военной части, не задумался взять на себя управление Военною Коллегиею.
Трудно определить степень классических познаний Потемкина: по высокомерию, по ленности, или по гордости он не отличался словоохотливостью. Известно, что он был исключен из университета за леность и нерадение. Но у великаго человека детство и юность нередко проходят гораздо безпорядочнее, нежели у людей дюжинных. Человек, уволенный из университета за негодность и шалости, человек, котораго в Стокгольме тогдашний министр наш граф Остерман (впоследствии канцлер) обозвал негодником и плутом, был потом, в течении почти двадцати лет, первым министром обширнейшей в свете империи, которую он распространил на целую треть, дал море южным пределам ея и связал имя свое со всеми славными деяниями, коими в отдаленнейшем потомстве останется громко Екатеринино царствование. Hic vir, et ille puer8).
7) Вновь оживший и мститель.
8) Ce муж, а то мальчик.
Дмитриев-Мамонов М.А. Рассказы и замечания графа М.А. Дмитриева-Мамонова по поводу книги Кастеры // Русский архив, 1877. – Кн. 3. - № 12. – С. 389-397.
Замечания на книгу Кастеры писаны по-французски собственноручно и доставлены в Русский Архив из Мурома от И. И. Гальяни. Извлекаем в переводе некоторыя из опровержений и сообщений графа Мамонова. П. Б.
В 1809 году купил я на вес золота небольшую книгу, очень редкую в России и озаглавленную так: Vie de Catherine II, impératrice de Russie, 2 части, в 12 долю листа, напечатано в Париже, в 1797 году с зпиграфом: Nihil compositum mirandi causa, verum audita scriptaque senioribus tradam l).
Сочинение это, принадлежащее некоему г-ну Кастере, одному из мириады современных нам политических памфлетистов, наполнено анахронизмами и выдумками. Для забавы (pour m'amuser) я написал на него несколько замечаний.
Автор разсказывает о тайном браке Елисаветы Петровны с Разумовским. Об этом браке сыновья наши вероятно будут знать больше, нежели мы. Елисавета имела детей от Разумовскаго и всегда оказывала ему почтение, соблюдаемое всякою женщиною относительно человека, от котораго она стала матерью. Но дедушка мой и другие знающие старики уверяли меня, что слух о браке распространился, благодаря тщеславию нынешних Разумовских. Граф Алексей дает чувствовать, будто он сам есть плод этого брака, освященнаго церковью и следовательно будто он происходит от царской крови. Говорят, что он любит показывать брачную кровать дяди своего, графа Алексея Григорьевича, сыном котораго ему хочется прослыть. На Покровке есть церковь, дымчатаго цвета, с короною на куполе, где будто бы он был венчан. Но кровать и церковь еще не доказательства. В Poccии можно назвать человек до двенадцати, владеющих нежными записочками царственных лиц прошлаго столетия; но из этого еще нельзя заключать, чтобы лица эти были венчаны с теми людьми. Ссылаются на отменное уважение, которым оба фельдмаршала Разумовские пользовались при дворе Екатерины II-й. Но уважение это оказывали их сану и несметному их богатству, а старший Разумовский заслужил оное мягким своим нравом и честным образом действий во время своего случая. Граф же Кирила, отец нынешних Разумовских, всех больше содействовал Екатерине II-й вступить на престол: происки княгини Дашковой и отвага Орловых, в то время незначительных офицеров, ничего не значили в сравнении с сильным влиянием фельдмаршала, который командовал гвардейскими полками 2).
1) Т. е. не стану передавать ничего, сочиняемаго с целью возбудить удивление, а лишь то, что слышано от старших и написано.
2) Т.е. одним Измайловским полком, перед казармами котораго и совершилась первая присяга Екатерине II-й. П. Б.
*
То, что Кастера говорит про императрицу Елисавету, вовсе не преувеличено. Она предавалась мелочному благочестию. Так напр. вступая на престол, она дала обет, по исходе каждаго часа днем и ночью, молиться образу Спасителя, находившемуся у нея в изголовьи кровати. Были особыя старухи, которых обязанность состояла в том, чтобы после каждаго боя часов будить ее. Она часто спрашивала Алексея Разумовскаго об его семействе; но он отмалчивался и повторял только с горестью, что был у него мальчик-брат, но его похитили разбойники Поляки. Некто полковник Загряжский (сын котораго впоследствии женился на Разумовской), проходя с полком по Малороссии, в городе Изюме встретил в корчме мальчика, который поразил его сходством с царицыным любимцем. Он стал его распрашивать, узнал, кто он такой, велел вымыть, одеть и отправил в Петербург. Императрица приняла его родственно, но, чтобы не подвергать его насмешкам придворных, некоторое время держала в заперти, клинаемый. Ему постоянно слышались вопли и крики и мерещелисъ тени невинных людей.
Граф Кирила имел скромность отказаться от командования войском, предложеннаго ему в 1768 году.
*
Князь Яков Шаховской был неподкупен, тверд и очень опытен в делах. Он тщетно боролся против любимцев. Он жил и умер в бедности, но пользуясь всеобщим уважением. Петр III-й лишил его генерал-прокурорства в угоду графам Шуваловым, которых князь Шаховской гласно и при всех сенаторах обвинял в том, что они злоупотребляли доверием Императрицы и, пользуясь ея слабостью, вели себя как паши-грабители, а не как министры народа Европейскаго и христианскаго. Гудович, генерал-адъютант Петра III-го, старший брат фельдмаршала, которым мы так любуемся 3), был тоже одним из гонителей князя Шаховскаго. Он мстил ему за своего отца, потерпевшаго некогда позорное наказание от дяди князя Шаховскаго, сенатора, управлявшаго Малоросиею, где отец Гудовича, служа незначительным чиновником в одном городе, грабил и своевольничал, как все они. Екатерина в 1762 году пожаловала князю Шаховскому, уже находившемуся не у дел, Андреевскую ленту в знак уважения к его прошедшим заслугам и нравственному его характеру. Он имел благородство сказать императрице Елисавете, что примет генерал-прокурорскую должность после князя Никиты Трубецкаго лишь в таком случае, если тайная канцелярия останется в ведении его предшественника. Князь Никита Трубецкой, выходя в отставку, получил фельдмаршалъский жезл, тогда как всю жизнь обращался с жезлом палача. Он умер в одном из подмосковных увеселительных замков, ненавидимый и про-
3) Тогдашняго главнокомандующего в Москве, где писаны эти строки графом Мамоновым. П. Б.
*
Граф Захар Григорьевич Чернышов, про котораго сплетням нет конца (sur lequel les vieilles perruques ne tarissent jamais).... Bnpoчем он во всю жизнь не совершил ничего чрезвычайнаго. В Семилетнюю войну, будучи генерал-лейтенантом, он командовал воинским отрядом, который в 1760 году, вместе с отрядом Тотлебена, овладел Берлином. Чернышов намеревался сжечь Берлин. Фридрих Великий в своей Истории Семилетней войны разсказывает, что от такого намерения отвратил Русских генералов вескими своими доводами посланник Голландской республики Вереле (Verelest). «Он изобразил им жестокость их в таком странном виде, что они устыдились». Саксония должна сожалеть, что этот красноречивый Вереле не мог подействовать на самого Фридриха и не помешал ему впоследствии разрушить Дрезден, в который было им брошено 70 тысяч бомб. Таково действие самолюбия и славы: в других порицает он даже и намерение совершить то, что совершил сам на глазах у всех. — Чернышов не съумел даже взять двух-миллионной контрибуции, которую он наложил на жителей Берлина: он ушел оттуда, поверив ложным слухам, которые были распущены Фридрихом, будто ему заградят дорогу. Он занял Берлин 9 Октября, а 12-го оставил его. Ласси велел разграбить Шарлотенбург и Шенгаузен, словно желая ознаменовать свое шествие этими местами; но поспешность отступления не дала Чернышеву возможности принять участие в этом разграблении. Говорят, что Чернышов помешал Салтыкову и Лаудону воспользоваться плодами победы при Кунерсдорфе. Фридрих в Записках своих признается, что после этой победы гибель Прусаков была неизбежна, если бы наши их преследовали. В тоже время Фридрих замечает, что это кровавое сражение, в котором Pyccкиe лишились 24,000, а Прусаки 10,000 человек и 84 пушек, не привело ни к чему. Прусаки захватили Чернышова в плен, не помню именно где, и обращались с ним весьма немилостиво. Он содержался в казематах, и ему давали только сухари да воду.
Впоследствии Чернышов был вице-президентом и президентом Военной Коллегии, Белорусским и наконец Московским генерал-губернатором. Вот анекдоты, которые я собрал о нем. Будучи вице-президентом Военной Коллегии, он почел себя в чем-то обиженным или обойденным и написал к Государыне письмо с упреками и просьбою уволить его от службы. Государыня отвечала ему, что ей желательно удержать его и приглашала не покидать службы. Но Чернышов настаивал на невозможности оставаться в службе и даже позволил себе горячиться. Тогда просьба об отставке была принята. Но очутившись без дела, Чернышов не замедлил почувствовать сожаление о том, что оставил службу: избыток суетности часто сопровождается избытком слабости.
Вскоре начал он посылать к Государыне письмо за писъмом, распространяясь в сетованиях на то, что подпал ея немилости и умоляя ее забыть прошедшее и принять его опять на службу. Екатерина II-я, умевшая разглядеть насквозь таких людей, как Вольтер и Бюффон, не затруднилась как ей поступить с Чернышовым. Ему преподан жестокий урок, и вот каким образом. Дав ему вдоволь наплакаться, она велела сказать, что он займет прежнюю должность и что для этого ему надо приехать в Сенат (в то время все части управления, даже и военная, находились в прикосновении с Сенатом). Когда он явился туда, прочитаны были во всеуслышание собственныя его письма к Императрице, как те, в которых он просился в отставку, так и те, которыми умолял снова принять его на службу; и вслед за тем он выслушал указ, коим возвращалась ему прежняя должность.
*
Я говорил о взятии Берлина и о Семилетней войне. Скажу кстати, что вражда императрицы Елисаветы к Фридриху Великому имела горазно больше оснований, нежели обыкновенно думают. Смелыя предприятия Карла ХII-го были тогда еще в свежей памяти. Фридрих Великий наследовал от отца богатую казну и наилучшее в то время войско. Он был восторженный почитатель Карла XII (каким и остался до своей кончины), хотя сам он лично вовсе не отличался храбростью. Но если Карл XII превосходил его в сем последнем отношении, за то всякий согласится, что Фридрих в высшей степени обладал всеми качествами завоевателя. Он был властолюбив, сдержан, умерен в удовольствиях, не имел при себе ни фаворитов, ни случайных людей. Чтоб оправдать себя в захвате Силезии, он выдумал небывалый и яко бы найденный им трактат, в котором Русская императрица, императрица-королева и король Польский уговаривались отнять у него владения его. Само собою разумеется, что вся Европа была возмущена таким сочетанием махиавелизма и воинской силы. Он сам сознается в своих Записках, что война начата была потому, что он увлечен был честолюбием, выгодою и желанием прославиться. Завоеватели всегда начинают придиркою к соседям и наконец не оставляют в покое самых отдаленных стран4). Тот, кто вздумал отнять Силезию у императрицы-королевы, мог вздумать, что ему надо овладеть и Польшею, чтобы наказать короля Польскаго, бывшаго Саксонским курфирстом, а за тем недалеко было и до Poccии. И Карл XII первоначально захотел только заступиться за своего зятя 5) против Датчан, потом уже овладел Польшею и грозил раздробить Poccию. Император и вся Германия трепетали пред ним. Такие люди, как Карл XII. Фридрих, На-
4) Писано в 1810 году, когда нам уже грозило Наполеоново нашествие. Мнение графа Мамонова о Семилетней войне ныне вполне подтверждено в Истории Poccии С. М. Соловьева. П.Б.
5) Герцога Голштинскаго.
полеон, могут быть обузданы только союзом государей. Союз трех дам, Марии Терезии, Елисаветы и Помпадур, над которым издевался Фридрих, может быть, послужил к спасению Европы, Умудренный жизнью, усталый от войны и насыщенный славою, он затворился в Потсдаме; но кто знает, куда бы простер он свои замыслы, еслибы его не остановили во время. И так Елисавета мудро поступила, оказав помощь Марии Терезии, и в этом, может быть, ея главная заслуга перед судом истории.
*
Брат графа Захара, граф Иван Чернышов занимал множество должностей. Он был последовательно камергером, поверенным в делах в Регенсбурге, товарищем графа Кейзерлинга на Регенсбургском конгрессе, сенатским прокурором, членом адмиралтейства, генерал-лейтенантом, потом сенатором, потом опять членом адмиралтейства, был назначен чрезвычайным посланником в Китай, куда не ездил, потом начальником галер, которыми не командовал, потом президентом Коллегии Коммерции и Мануфактур, потом министром в Голландии, в Лондоне и вице-президентом адмиралтейства, в каковом звании и скончался. Кастера уверяет, что герцог Шателе, Французский посланник в Лондоне, нанес графу Чернышеву удар шпагою, заспорив с ним, кому идти вперед. Мне это неизвестно; но я знаю, что однажды, в Виндзоре, когда садились ужинать, Чернышов выдернул стул из-под герцога Шателе, так что герцог очутился на полу,—шалость не совсем подобающая посланническому сану. Герцог вызвал нашего графа на поединок; но остальные министры успели уладить дело. Чернышов заявил, что он принял стул герцога за свой.
*
Орловы никогда не разоряли ни государства, ни частных людей, хотя нельзя сказать, чтобы они были безсребренники. Они испрашивали у Екатерины имения довольно беззастенчиво, но с каким-то достоинством и самоуважением. В находящихся у меня бумагах отца моего сохранилось прошение всех пяти братьев, за их подписями, об имениях в награду оказанных услуг. Просительнаго и льстиваго только следующая слова: «Всемилостивейшая Государыня, мать Отечества и наша». За тем следует длинный перечень земель, угодий, лесов, лугов, рыбных ловлей, бриллиантов, цветных камней, мехов и пр. с отметками рукою Государыни: «Взять, взять, взять».
*
Граф Бестужев начал дипломатическое свое поприще поверенным в делах Георга I-го, короля Английскаго и курфирста Саксонскаго, при дворе Петра Великаго, который был отменно доволен тем, что иностранное правительство облекло таким званием Русскаго человека и подарил Бестужеву свой портрет на голубой ленте,—украшение, сделавшееся впоследствии самым почетным в России. При Елисавете, когда Бестужева арестовали и лишили всех орденов, он не отдавал этого портрета, ссылаясь на то, что получил его от Петра Великаго в качестве иностраннаго министра; но на это, конечно, не обратили внимания.
Канцлер Бестужев держался Английских обычаев, долго сиживал за обедом и напивался каждый вечер. Враги его разсказали о том Елисавете, которая, под предлогом дел, нарочно призывала его в поздние часы вечера, так что Бестужев, чтобы явиться к Государыне, принужден бывал пускать себе кровь,—мера удивительная, ибо кровопускание в пьяном виде может кончиться смертью.
*
Когда Екатерина вступила на престол, у нас было всего одинадцать линейных кораблей, на половину сгнивших, да четыре фрегата. В год ея кончины в Балтийском флоте считалось 53 линейных корабля и 15 фрегатов; в Архангельске 6 линейных и 3 фрегата; в Черноморских гаванях и в остальных морях десять 74-х пушечных кораблей, 17 фрегатов, 230 шебек, 30 бомбард, 15 канонирских шлюпок, 40 бригантин и 24 корвета.
*
Г-н Кастера уверяет, что Фридрих и Екатерина льстили друг другу. Но разве похвалы, которыми они менялись друг с другом, были не заслужены? Екатерина, считая его великим государем, великим полководцем и великим политиком, разве ошибалась? И в свою очередь Фридрих, хотя и не любил женщин, должен был признавать Екатерину гением перваго разряда.
Европейский монарх, который назовет Наполеона великим человеком, скажет правду6). Но что думает император Французов о современных Европейских монархах? Ах!
*
О Фокшанском конгрессе г-н Кастера передает только, что он не состоялся; потому что сущность дела ему вовсе неизвестна. Румянцов желал мира, хотя бы временнаго. Думают, что в Фокшанах он добился бы того, что впоследствии было приобретено в Кайнарджи; но князь Орлов, взяв на себя полномочие, испортил все дело, и вовсе не по незнанию и не по недостатку способностей, как потом утверждали, а потому, что он узнал о намерении врагов своих низвергнуть его и еще потому, что думал сделать приятное своим братьям, которые разлакомились победами и желали продилжения войны. Фокшанский конгресс велся крайне неприлично. Негодуя на то, что благо государства приносится в жертву разсчетам личнаго честолюбия, Румянцов возымел достойную подражания решимость сказать Орлову, что почитает себя в праве продолжать переговоры, открытые при благоприятных условиях и в
6) Намек на известную сцену в Эрфуртском театре в 1808 году. П. Б.
качестве фельдмаршала, командующаго войском, запрещает ему воздвигать препятствия, несогласныя с выгодами и достоинством империи. В ответ на это Орлов грозил Румянцеву, что он велит его повесить. Они заявляли друг перед другом свои права: Орлов хотел отнять у Румянцева команду; сей последний объявлял, что вышлет его из Фокшан и из армии. Стоило необыкновенных усилий, чтобы дело не дошло до крайности, и случай вышел неслыханный: Осмад-еффенди, неприятельский уполномоченный, так называемая «нехристь», употребил свое посредничество, чтобы возстановить согласие между фельдмаршалом и первым вельможею христианской державы. Не столько происки Панина и Чернышева, как это поведение князя Орлова побудили Государыню, которая и без того остыла к нему, позаботиться, чтобы орлы, так отлично служившие ей и на море и во внутренних покоях, отлетели от нея подальше. Она ясно усмотрела, что князь Орлов не имеет ни сведений, ни способностей, и что гордыня его растет все далее и далее. Впрочем желание Орловых продолжать войну было очень естественно. Они покрывались славою, а слава—такая снедь, которая никогда не приестся. Князь Орлов доставил начальство над флотом в Архипелаге брату своему Алексею. Другим братом хотелось ему заместить Румянцева, и таким образом его самого уже трудно было бы лишить занятаго положения. К тому же у Матапанскаго мыса не было судилища, которое бы заведывало распределением морской добычи, и все призы в тамошних водах поступали в собственность Орловых. По возвращении из Архипелага, в руках у них очутилось несметное количество золота и драгоценных каменьев. Тем не менее должно сказать, что счастливо то государство, где вельможи и любимцы обогащаются на счет неприятельской страны.
Было бы долго перечислять все собранное мною о возмущении Пугачева. Скажу только:
1-е. Толпы разбойников были руководимы Французскими и Венгерскими офицерами. Французы имели увольнительныя свидетельства и паспорты от Шуазеля; но подозрение не есть доказательство, и может быть, что эти Французские офицеры поступали на службу к Пугачеву и без прямаго участия Версальскаго кабинета.
2-е. Разсказы о романических странствованиях Пугачева, о его познаниях и способностях, столь же несправедливы, как и уверение, будто он был глуп и подл. Он был только отважный плут. Появление его кажется странным и неуместным в XVIII веке; но в былыя времена оно не представило бы собою ничего чрезвычайнаго. В 1601 году два Португальские проходимца выдавали себя за короля Португалъскаго дона Себастиана, погибшаго в Африке, и Португальцы ему повиновались. Некто булочник Ламберт в 1487 был коронован в Дублине под именем Эдуарда VI-гo; вся Ирландия и часть Англии исполняли его повеления. Было бы долго перечислять всех самозванцев. Что касается нашего Димитрия, скажу мимоходом, что я почти убежден, что он был настоящий сын царя Ивана Васильевича.
3-е. Совершенно верно, что раскольники были первыми приверженцами Пугачева.
4-е. Обещание воли крепостным крестьянам, водка и вино, раздаваемыя даром и другия меры, расположившия народ в его пользу, могли быть внушены ему его сообщниками, и нечего прибегать к ужасному (odieuse) предположению, будто возмущение это было руководимо иноземными державами.
5-е. Тем не менее утверждать, что иноземныя державы вовсе не принимали тут никакого участия, было бы легкомысленно.
Пугачев принял священника, который и сопровождал его на казнь, тогда как главный его сообщник Белобородов не захотел слышать об исповеди. Из этого заключили, что Пугачев был трус, а Белобородов— герой. Но сей последний держался безпоповщины и потому естественно отказался принять православнаго священника. Пугачев же не чуждался церкви и мог, без всякой подлости, исповедаться. Французские романисты описывают его каким-то героем, в роде Алкивиада или Цезаря; между тем вот в каких выражениях означены оффициально его приметы: «Ему 49 лет. Черноволос, глядит из подлобья, краснокожее лицо, густая кудрявая борода, рост средний. Был пьяница и грубиян. Не понимал ни попольски, ни повенгерски, хотя бывал в Польше. Он не умел ни читать, ни писать, и говорил казацкою речью».
Пугачевские рубли, о которых говорит Кастера, с надписью: Redivivus et ultor 7), существовали, кажется, в области фантазии. Я разыскивал их всячески и напрасно. Мне сказывали, что он никогда не чеканил монеты.
*
Кастера говорит, что Потемкин, не имея решительно никаких познаний по военной части, не задумался взять на себя управление Военною Коллегиею.
Трудно определить степень классических познаний Потемкина: по высокомерию, по ленности, или по гордости он не отличался словоохотливостью. Известно, что он был исключен из университета за леность и нерадение. Но у великаго человека детство и юность нередко проходят гораздо безпорядочнее, нежели у людей дюжинных. Человек, уволенный из университета за негодность и шалости, человек, котораго в Стокгольме тогдашний министр наш граф Остерман (впоследствии канцлер) обозвал негодником и плутом, был потом, в течении почти двадцати лет, первым министром обширнейшей в свете империи, которую он распространил на целую треть, дал море южным пределам ея и связал имя свое со всеми славными деяниями, коими в отдаленнейшем потомстве останется громко Екатеринино царствование. Hic vir, et ille puer8).
7) Вновь оживший и мститель.
8) Ce муж, а то мальчик.
Дмитриев-Мамонов М.А. Рассказы и замечания графа М.А. Дмитриева-Мамонова по поводу книги Кастеры // Русский архив, 1877. – Кн. 3. - № 12. – С. 389-397.
Из книги Дмитриевы-Мамоновы. [Родословная]. Составили и издали А.И. Дмитриев-Мамонов и В.А. Дмитриев-Мамонов. [СПб.], Типография Штаба Отдельного Корпуса Пограничной Стражи, [1912].
Источники
Сайт Декабристы. Дмитриев-Мамонов Матвей Александрович
https://d1825.ru/viewtopic.php?id=542
Сайт Декабристы. Дмитриев-Мамонов Матвей Александрович
https://d1825.ru/viewtopic.php?id=542
